расчески заточены. Пьяный парняга схватил Пашу за плечо так, что съехала на затылок пижонская шляпа. Расческа сверкнула в левой руке, как воздушный начес. Удар правой я не заметил! «Медведь» рухнул, затем поднялся и побежал прочь, немного прихрамывая.
Когда танец кончился, хлопали артистам, глядя на Пашку. Он стоял под кленом, загибая полы шляпы. Волосы у него были опять седые.
2
Траншея возле дома все больше осыпалась, доски мостов облипли грязью и во время дождей скользили под ногами.
Однажды в канаву упал пьяный мужик из соседнего подъезда. Его жена кричала на весь двор, что муж – заслуженный мастер строительного треста и двадцать лет работал без травм! На стихийном собрании дома жильцы решили: мастер упал – ему и жаловаться идти!
Наутро протрезвевший мужик поплелся в исполком, уступая доводам жены: канаву зароют, а про тебя, что валялся в ней, помнить будут, если права не заявишь!..
В исполкоме ходока выслушал, очень сочувствуя, словоохотливый товарищ. Он был похож на щипача, что пристает на улице, будто бы обознавшись и хлопая по бокам забывчивого друга, а потом исчезает вместе с кошельком. Исполкомовский «щипач» позвонил куда следует, записал фамилию и уже строго удивился, что «у них нет домкома». Потом предложил сознательному гражданину занять место председателя. Польщенный мастер не смог отказаться.
Вечером на траншею вышел новоиспеченный председатель с женой, друзьями и закуской.
Гордая супруга несла табурет на вытянутой руке, балансируя им на глиняных кучах. Соратники примяли и накрыли газеткой самую высокую вершину, поставили банку с помидорами. Председатель сел на табурет, остальные сплотились вокруг него на корточках – обмывать должность!
Было пасмурно и тепло, небо завалено рыжими глинистыми тучами, уходящими низко за Пороховую рощу.
В открытых окнах дома трепыхались занавески; высовывались смутные лица. Это жители включили телевизоры и теперь разрывались между окном во двор и экраном. В каждой квартире звучал стоглавый «Гамлет». Вкрадчивый голос Смоктуновского обнажался в тревожной тишине, меж громовых раскатов черно-белой музыки.
А в скверике на эстраде кривлялись дети. Они заразились странной истерикой из телевизора: кто-то начинал петь, кто-то, перебивая, выкрикивал стихи. Никто не видел этот длинный фильм полностью, но все знали, что Гамлет обязательно умрет. Это было несправедливо. Хотелось встать на продуманном пути к смерти. Гамлет воспринимался нами, как космическая сказка, происходящая где-то на краю вселенной.
На эстраде шло свое представление. Дети обнялись за плечи, опустив головы:
– Сегодня запустили космонавта на очень далекую планету! Такую, что топлива хватит в одну сторону!
– А как же он?..
Круг распался.
Кто-то смотрел в небо, приложив ладонь к бровям, словно ожидая увидеть спутник! Мы участвовали в каком-то удивительном событии, равноудаленном от дневных звезд и от мрачных скал Дании.
Несмотря на отсутствие знакомых пейзажей в фильме, было в нем много русского – причудливого и своевольного. Гамлет будто упивался своими поминками, как невидимая душа. Или передавал сигнал после смерти, как сгоревший космонавт, обогнав свое земное время!
И еще было ощущение, что фильм притянул грозу. Ее отдаленные звуки уже слышались над городом.
На траншее активисты давили песняка: «Расступись, земля сырая!..» – окидывая канаву хозяйским, растревоженно-обреченным взглядом.
Матери кричали из окон, зазывая детей домой.
А ребятишки метались на эстраде, словно в клетке своего непонимания взрослого мира. Не ведая, куда деться от предчувствия космически-гамлетовской развязки, готовые взахлеб и на все стороны декламировать свои чистые сердца!
Им тоже нужны были зрители.
Дети бежали в подъезды дома, стуча в каждую квартиру:
– Выходите! Выходите! Сейчас будет представление!
Хлопали оконные створки, но их отворяли вновь.
Никого не удивляло, что посреди яркого летнего дня вдруг исчезло солнце, хмурость неба была так под стать трагическим звукам. И так вольно было чувствовать себя частью событий фильма, загадочную связь с Гамлетом – мятежом человека против сил природы.
Небо затягивало с завораживающей быстротою.
По набрякшей лиловой туче змеились тонкие опаловые облака. В глубине тучи мерцали нестрашные еще молнии.
Во дворе поняли, что грозы не миновать: квохчущие хозяйки снимали белье с веревок, держа во рту деревянные прищепки.
Мастер-председатель согнулся на табурете, в кругу несдающейся команды, решив покинуть двор как капитан, то есть последним: «Расступись, земля сырая! Дай… мне, молодцу, приют!..» С ревнивым напором пели соратники, вовремя расступаясь голосами, чутко ловя всхлип председателя: «Приюти… меня, меня, родная…» Ветер хлестал угол газеты по кислым щекам помидоров.
Начался отсчет последних предгрозовых минут.
3
Я забежал в нашу квартиру позвать Вовика и услышал другую музыку.
Приоткрыл дверь, мама играла на пианино, погружая отражение белых рук в полосатую рябь от клавиш. Словно в студеную воду жарким днем, смеясь и содрогаясь. Когда она так играла, но не пела, – случалось что-то неожиданное.
Спиной к двери сидел какой-то мужчина, задумчиво накручивая пальцем на виске тонкую кожу. Коротко стриженый затылок. Откинутые плечи, локтем смята праздничная скатерть.
Любуясь отражением ботинка в черном лаке пианино, гость произнес отчетливо:
– Старый «Дауэр»! Сохранила хоть что-то…
Человек, которому не жалко спинки стула и плешивых полос на бархатных складках, должен был сердить маму. Но она терпела.
– Нас куда-то приглашают? – Гость кивнул в мою сторону.
– Сережа, потом! – покачала мама головой.
Вместе со мной в комнату ворвался сквозняк с улицы, выдувавший паруса из тюля.
Мужчина смотрел на меня с вялым нахальством:
– Натали для первого мужа была Мадонна, по его собственным словам…
Непонятный смысл фразы был связан с моим появлением.
– А для второго – женой Иосифа!
И еще запомнился его тон – неприятный такой, а в комнате стало тревожнее, чем от звуков фильма.
Я выбежал на улицу, словно меня прогнали. И опять сработала привычка запоминать все непонятное впрок. Как странно играла мама! Не попадала в мелодию и по нескольку раз ударяла по одним и тем же клавишам, чтобы извлечь ускользающий звук. Она будто удивлялась внезапной безголосости пианино. А гость не ходил по ее нотам, но будоражил ее странное упорство.
На асфальт упали первые крупные капли.
Под навесом эстрады девочки натянули простынь – занавес.
На табурет установили проигрыватель. Но зазвучало совсем неожиданное – арабские страсти в исполнении жаворонка: «но я совсем, совсем не виновата, что я любить и ждать тебя устала!..» Мне слышалась: «уста-та!» Ветром подняло тетрадный листок с диктантом – перечеркнутое красными чернилами окончание слова и две маленькие волнистые линии снизу, означающие невнимательность.
Две подружки сцепились в танце, подражая аргентинской паре. Они упирались ладонями друг в дружку, крутя паровозные движения локтями…
4
Гроза обкладывала город со стороны Оби, и уже отдаленно слышался поспевающий обоз громовых
