кнопку в собственном доме нажать не смогу. Паразиты… Ему, значит, можно в мой дом, мне – нельзя. Это слов просто не хватает мне, что такое творится. Все же, думаю, могла бы запомнить она, что я – это я, что здесь я живу, квартиру мою и фамилию. Ведь же по ключу домофонному прохожу! Ведь и в камеру она меня видит…
Но, однако, и о таких вот писать приходится, ничего не поделаешь. Не заболеешь – не выздоровеешь. Без заразы хворь не сойдет.
Ф.М. Булкин
А кому квартира, дача, машина… Им? Вот умру, похоронят они меня, дай-то бог решатся на ресторан, как не решиться? Все же будет им стыдно, что не как у людей. Решатся. Будут дальше жить, будут, сделают евроремонт, на помойку стол мой письменный выволокут. Даже ящиков не проверят. Дожидаются. И дождутся. Этот тоже жить будет после смерти моей, Кулебякин. Будет жить себе такая вот подсидела подлая, а я – нет. Умру, тут никто не всполо́хнется. Повышения ждут за мой счет, это ясно. Кулебякин – гадина подлая, Сидорякин – такая же гадина, а гадюки вообще живучи.
Написал завещание, вложил бережно в файл и в папочку. Шел в контору нотариальную, на углу. Оттерпел очередь, сел за стол. Открыл папочку. Дал нотариусу прочесть.
«Больше ничего, Валентин Николаевич?»
«Ничего».
«Очень странное завещание…»
Промолчал. Плечами пожал. «Очень странное»? Потому и пришел сюда, чтобы «странное» было заверено, было с печатями. Документ с печатями, при свидетелях и заверенный нужен был.
Он поставил подпись под подлинник и под копию. Оплатил.
Завещанье гласило: «Ничего от меня не останется. Никому».
Господи! Есть ли выбор у нас или все за нас Тобой предрешено? Ведь не сами же мы выбрали, что похуже? Ведь не сами, наги, из райских врат – семенами в черную землю?
Если б я был Тобой, я б такую, как женщина эта, вообще создавать не стал. Что ж калечить Адамовы ребра? Но вчера соседка с нижнего этажа пришла, та, что прежде собирала на домофон сто рублей, а теперь, сказала, триста нужно платить. За консьержку…
Ф.М. Булкин
Долго брел путем предначертанным Григорий Ильич Долготерпов. Здесь мы видим, что даже фамилия, данная судьбой Григорию Ильичу по рождении, не оставила выбора этому человеку. Долготерпов – значит, терпи. Бог терпел, нам велел, нашим дедам и прадедам, детям, внукам и правнукам, Долготерпову же особенно подчеркнул. В смысле долготерпия эталоном служит человеку Создатель. Ибо нам терпеть все это – сколько Он даст, а Ему всех нас – бесконечно.
Насчет эталона же, о чем непременно жаждем вставить в этот рассказ, потому что будет ли следующий – в Божьей власти, убедились вчера. Была луна круглая, желтая; под луною этой, вдоль бульвара, где гуляли по случаю теплого вечера, светили желтые круглые фонари. С чем был сделан нами несложный вывод: наш Создатель дал нам на ночь один фонарь, остальные же мы развесили сами.
Но вернемся к долготерпению, праву выбора и последствиям, ибо сказано: ни один волос без Господней гребенки. Но при этом велено выбирать. Вот Андрей Константинович, вы его не знаете, если б предчувствовал, что его вчера машина у нас на перекрестке собьет, разве был бы столько отважен, чтобы хоть на шаг вчера из подъезда? Разве стоили пиво-вобла-батон такой жертвы? Да мы все бы с вами, товарищи, сидели по домам, если б знали, что с нами будет!
Но о Долготерпове.
Отец Григория Ильича, Илья Николаевич, упокоился Долготерповым. Дед его, прадеды и прабабушки все были Долготерповы, в оправданье своей фамилии долгожители. Правда, мать Григория, Долготерпова Анна Аркадьевна, ныне тоже покойная, была в девичестве Трёпкина, с чем судьба дала ей выбор в смысле фамилии, не меняя трагической сути.
Словом, предстояло долго терпеть на своем пути в соответствии с кем-то сделанным выбором, и Григорий Ильич терпел. Он терпел сперва ясли, потом детский сад, потом школу, потом университет, потом жену свою Валентину, работу свою, государство свое, терпел, когда эти безмозглые перекрывали день изо дня асфальт, отключали горячую воду… Григорий Ильич терпеливо ходил проложенным кем-то тротуарным покрытием на работу, с работы на Богом данном троллейбусе – словом, если не дали выбора, приходилось терпеть.
Терпеливый был человек Григорий Ильич, а впрочем, терпенье, товарищи, – спасительный путь от сегодняшнего заката к завтрашнему рассвету. Тем и щепка движется рекой по течению, и осенний лист падает, и земля не первый год вертится, в ней плодится, и множится, и покоится, и все это, между нами говоря, держится на терпении. А его-то и не хватает.
Отчего же вспомнили мы сейчас Григория Ильича? Отчего посвятили человеку, пусть терпеливому, но столь же обыкновенному, как мы все, этот рассказ? Отвлекли на Григория Ильича без спросу ваше внимание?
Дело в том, что бульвар, по какому шли мы вчера, носит имя героя нашего, нашего Григория Ильича: бульвар Долготерпова.
Говорят, что в Англиях и Швейцариях, прежде чем тропу асфальтировать, сеют траву газонную, после ждут, где удобнее вытоптать ее европейскому человечеству, сократив свой путь. Но у нас, возможно, как раз из заботы о продлении пути этого, проложат сперва асфальтированную тропу, а российское потом человечество, сокращая по-своему, топчет траву. К чему это вспомнилось? Вот к чему. Дело было в прошлом веке, в 99 году. Был январь, и выпало много снега, этот снег красиво укрыл подушками голые тополя, заодно застелив белоснежною скатертью пустырь вдоль дороги. Григорий Ильич же, как уже говорили мы, был терпелив, терпелив, но он торопился и, не стерпев, сокращая путь, проложил в нетронутой целине тропу до метро, что и носит теперь название своего основателя.
Повесть оптимистическая о том, как Федор Михайлович в живых остался
Это мне за нее платить? Это мне? За нее?! Чтоб она, проклятая, за мои же деньги ела-пила и опять не узнавала меня ежедневно? Не узнавала, знать меня не хотела, не пускала в собственный дом?
Но соседке, конечно, без возражения заплатил. Потому что, если начну объяснять, так она подумает: денег нет, или есть, да жаден… Ну их к лешему. Лучше пусть уж будет эта консьержка.
Ф.М. Булкин
Многие в мире бродят бактерии, и у бактерий этих так задумано, чтобы в человека попасть, хоть как-нибудь, и свести на нет.
Узнав
