толстые книги в гладких кожаных переплетах и с шелковистой рисовой бумагой.
– Спасибо, мама, – в унисон сказали братья, но Джек тут же осознал, что говорят они не со своей мамой, ведь эта больная женщина, прикованная к постели, просто не могла ею быть. Их настоящая мама никогда не лежала в кровати целыми днями – она учила их латыни и греческому. Играла с ними на улице. Ходила с ними на море, гуляла по замкам и по горам.
Она бы ни за что не стала так долго лежать в постели и никогда бы не подарила им Библии в знак утешения.
Мама смотрела на сыновей. Со слезами на глазах она взяла их за руки.
– Мальчики, мы должны спросить себя… Мы должны… – Она замолчала и закрыла глаза. – Что мы сделали для Бога?
Мальчики стояли неподвижно и держали маму за руку до тех пор, пока не пришел отец и не выгнал их из спальни. Вряд ли у кого-то был ответ на ее вопрос.
Всего через несколько дней, двадцать третьего августа – в день рождения отца – Джек проснулся посреди ночи от того, что у него нестерпимо ныл зуб. Он не мог думать ни о чем, кроме пульсирующей боли и жара, и, забывшись, по привычке позвал маму.
Дверь спальни распахнулась, но на пороге стоял отец. В его облике было что-то пугающее, тревожное. Отец присел на край кровати Джека. В обычные дни склонный к меланхолии, сейчас он был сильно взволнован, от него пахло потом.
– Джекси, твоя мама очень больна.
Джек сел в кровати.
– Я тоже! Пусть она придет ко мне!
– Нет, сынок. У нее все куда серьезней. Я хочу, чтобы ты держался, как настоящий мужчина. Не кричи, пожалуйста. Нам всем сейчас очень непросто.
Папин голос звучал совсем по-другому, как-то безжизненно.
Джек плюхнулся на подушку, с трудом сдерживая слезы. Лицо нестерпимо пылало, боль пульсировала в висках, и все его мысли были только о маме: о том, что ей нельзя болеть, ведь все в мире, абсолютно каждый шаг, все зависело от нее.
Но она уходила от них, несмотря на то что была так нужна Джеку, и душа покидала ее измученное тело.
На следующее утро мир семьи Льюисов в одно мгновение рухнул.
– Ваша мама отправилась к Богу на небеса. – Уорни и Джек слушали отца, прижавшись друг к другу, и не могли поверить в то, что он говорил. – Она покинула нас. Вам нужно попрощаться с ней.
– Попрощаться? – отпрянул Джек. – Нет. Ни за что. – От беспомощности перед неумолимой утратой у него задрожали губы. Начни он начал плакать, слезы было бы не остановить.
Отец наклонился и, упершись руками в колени, посмотрел младшему сыну прямо в глаза.
– Вы должны зайти в комнату и попрощаться.
Уорни расправил плечи, словно защищая брата и себя самого.
– Нет!
– Сейчас же. – Альберт указал на дверь, и братьям пришлось подчиниться.
Несколько часов спустя, когда друзья и члены семьи собрались в гостиной Литл Ли и начали перешептываться между собой, как будто смерть оправдывала сплетни, Джек в поисках утешения сбежал от всего на кухню, к Лиззи. Озираясь в поисках няни, он увидел календарь, висевший на оштукатуренной стене, – календарь, который до этих пор отсчитывал дни беззаботной жизни, а теперь отсчитывает недели и годы, которые они проведут без мамы. Он прочел цитату из «Короля Лира» за 23 августа 1908 года:
…должен каждый
Терпеть, являясь в мир и удаляясь:
На все – свой срок.
Джек уставился на эти строки, знакомые по урокам литературы, – самые правдивые строки из всех, которые он когда-либо читал.
И он заплакал по ушедшей маме.
* * *
Мэгс закрыла записную книжку. Джордж покачал головой, вытирая слезы.
– Бедный, бедный Джек! Можешь представить, каково ему было, Мэгс?
– Нет, Джордж, не могу. Когда мистер Льюис дошел до этого места, я разревелась прямо у него в гостиной, утирая слезы его хлопковым платком.
Он взял сестру за руку.
– Все в порядке, Мэгс. Это только одна глава, а не вся история.
Хотя Мэгс наблюдала за ним, и он это прекрасно чувствовал, Джордж все же закрыл глаза. Он очень устал и хотел поскорей представить себе все то, что только что услышал. Подумать о мистере Льюисе, потерявшем часть себя и позднее сотворившем нечто по-настоящему удивительное.
Джорджу нужно все переварить.
Он мечтал поскорей забраться в шкаф и наблюдать, как услышанное по крупицам складывается в одну картинку. Он не желал менять жизнь писателя – лишь посмотреть, как она преобразится в ту историю, где есть снег, белая колдунья и лев, чей глубокий и раскатистый рык, успокаивающий и устрашающий одновременно, зовет и манит Джорджа даже во сне.
Глава 7
Видеть другими глазами
Оксфорд в середине зимы по-своему прекрасен. Пики каменных башен поблескивали на солнце, а ветер налетал резко и неожиданно. В полдень я решила прогуляться до Килнса, выбрав живописный маршрут длиной в две с половиной мили и пролегающий по извилистым дорожкам Оксфордшира. Если пожилой человек с тростью способен проделать такой путь, то и мне он по силам.
Остановившись на мосту Магдалины, за которым река Чаруэлл разделяется надвое, я посмотрела вниз на бурлящий поток. В это холодное утро вокруг не было ни единой души; обледеневшие берега, припорошенные снегом, искрились на холодном солнце. Чуть поодаль темнели березы и ольхи, казавшиеся в своей наготе, без пышной листвы, особенно тонкими и высокими. Слева от меня горделиво и величественно возвышалось многовековое каменное здание, где располагался Магдален-колледж. Рыжевато-коричневые деревянные ворота с коваными петлями были заперты. Глядя на это здание, я была почти готова поверить, что его строили в те далекие времена, когда из-за любого угла вдруг мог, хлопая крыльями, вылететь огнедышащий дракон.
Это все из-за Джорджа. Из-за него я стала видеть сказочные сюжеты там, где раньше ничего не замечала. И теперь мои мысли все чаще были заняты книгой мистера Льюиса и львом.
В глубине души мне так и хотелось ворваться в эти ворота, взбежать по каменным ступеням на самый верх башни, как это делали мальчики-хористы первого мая, и увидеть весь Оксфорд с высоты птичьего полета, выплескивая попутно свое негодование по поводу смерти, болезней и вопиющей несправедливости от того, что девушек не принимают в этот колледж.
Но вместо этого я тихо прошла мимо ворот, миновала мост через реку и побрела вдоль покатых холмов в сторону поместья профессора, спрятав руки в теплых
