– Что вы говорите! – воскликнула девушка, бледнея. С ужасом взглянула она в его лицо, которое было зверски-мрачно, как в тот день, когда он в первый раз провожал девушку, и тихо прибавила: – Я вам лучше теперь скажу все, все… я… я, вас люблю…
В самом деле, романические выходки, постоянные угождения, стихи, брак все так вскружило, ей голову, что она почувствовала себя тоже до безумия влюбленною.
– О, я счастливейший смертный! – восторженно воскликнул мрачный господин.
Она упросила его подождать еще неделю и собралась домой.
– Эй, два фунта конфет, самых лучших! – крикнул мрачный господин.
– Нет, не нужно!
– Для вашей приятельницы… примите…
Воротившись домой, белокурая девушка пересказала все своей приятельнице и дала ей конфеты. Любуясь ими, "красавица" наивно спросила:
– Отчего ты не хочешь скорей согласиться? он тебя так любит! посмотри, какая чудесная корзинка.
– Какая ты глупая! ну, как он меня обманет? Помнишь Соню? опять пришла к мадаме, а та как ее бранила, прогнала… Говорят, она умерла в больнице…
– Неужли?
И обе девушки побледнели.
– Да, страшно; но ведь он не такой; ты сама говорила, что он готов хоть сейчас обручиться…
– Говорил-то много; я знаю, что он меня любит… Ну, а как он бедный: что я тогда буду делать?
– Работать, как теперь.
– В магазин замужнюю не возьмут, а на дому немного наработаешь с хозяйством.
– А как бы мы хорошо жили вместе! мадам как бы разозлилась! а рябая! ха, ха, ха!
И лицо девушки зарделось краской удовольствия; долго она мечтала о счастии жить свободно…
Воскресенье. Рабочая комната выметена, длинный стол пуст; только две девицы гадают на нем. Другие девицы, принарядившись, вертятся у ворот и любезничают с мастеровыми и лакеями; а предпочитающие покой спят на своих сундуках, которые служат им постелью.
Белокурая девушка сидит с своей приятельницей на окне магазина, нетерпеливо поджидая, когда пройдет мрачный господин. А между тем над головами их готова разразиться страшная буря.
Рябая швея, давно наблюдавшая за ними, раз увидела у "красавицы" конфетную бумажку и донесла мадам Беш, что господин Беш дарит "красавице" конфеты. В порыве безграничной ревности мадам Беш кинулась к сундуку "красавицы", взломала могучими своими руками замок – и в ужасе отступила: в сундуке оказалось множество конфет.
Всплеснув руками, мадам Беш выбежала вон и скоро воротилась, таща к сундуку сонного господина Беша, который только что улегся было в большую, мягкую кровать.
– Кто купил? а? – грозно спросила она:
Супруг наивно посмотрел на красивые конфеты, на жену, опять на конфеты и бессмысленно покачал головой.
– Ага! мой все знает! – вскрикнула мадам Беш, и град, немецких ругательств с примесью чухонских посыпался на глупую голову господина Беша. Взгляд оскорбленной супруги был злобен, движения грозны, голос все повышался…
А рябая швея побежала в магазин, где сидели наши приятельницы, и с озабоченным видом сказала:
– Подите-ка! у вас мадам в сундуках шарит!
Встревоженные девушки кинулись в швейную и увидали страшную картину: разъяренная мадам Беш, покрытая красными пятнами, держала у самого носа господина Беша горсть конфет и, притоптывая ногой, повторяла:
"Woher, woher?.." {Откуда? (Ред.)}
Супруг же, в одном жилете и парике, немного сбитом на сторону, стоял перед ней с довольно спокойным и неизменно глупым лицом.
Увидав "красавицу", мадам Беш страшно вскрикнула: "А-а! вот она…" и, подняв кулаки, кинулась к ней. "Красавица" спряталась за свою подругу, которая повелительно спросила:
– Что вы хотите делать? разве она украла у вас что-нибудь?
– Я ее высеку, я ее высеку на съезжей! – кричала мадам Беш.
– За что?
– За что… за что… зачем гуляет с мой муж… да, не смей гулять! я и его выс… жаловаться буду! "Красавица" дрожала и плакала.
– Не плачь: я не дам тебя сечь! – твердо сказала ей подруга.
– Как ты смеешь говорить, что не дашь? она виновата!
– Неправда! конфеты дала ей я… и у меня такие же есть!
Заступница вынула из кармана своего передника несколько конфет и показала их ревнивой супруге.
Но разгоряченная мадам Беш не только не успокоилась, напротив – пришла в сильнейшую ярость, как тигр при виде крови: ей представилось, что господин Беш имел основательные причины дарить конфетами всех швей. Крики и слезы продолжались долго. Только к концу сцены господин Беш понял, в чем дело; душевно обрадовавшись, он попробовал защищаться, но голос его замер в криках супруги…
Вечером рябая швея с торжеством глядела на сборы двух девушек и радостно повторяла: "Ага! выжила-таки вас. Вот, подите поголодайте-ка!.." Ломовой извозчик вывез из ворот небольшую поклажу; за ним, на дрожках, выехали подруги, с огромными узлами.
Через неделю мрачный господин обвенчался с белокурой девушкой. Свадьба была великолепная.
– Поздравляю вас, Надежда Сергеевна, и вас, Василий Матвеевич! – говорили один за другим многочисленные гости, встречая молодых.
– Вот бы теперь, – шепнул новобрачному, чокаясь с ним, один толстый гость, по всем признакам актер, – хватить те стихи, что… помните… ха, ха, ха!..
– Ну, теперь справимся и без стихов! – самодовольно отвечал Кирпичов. – Полинька! мы теперь никогда не расстанемся, – говорила Надежда Сергеевна, целуя свою молоденькую подругу. – О, я счастлива!
Кирпичов обходился с своей женой нежно и внимательно. Неделя прошла в полном счастии. Раз, когда Надежда Сергеевна сидела с Полинькой за чайным столом, вбежал Кирпичов и восторженным голосом закричал:
– Радость! радость!
– Что такое?
– Ты наследница… у тебя был дядя в Шумилове, Дорофей Степаныч… он умер и оставил тебе капитал… вот завещание и билеты… приехал оттуда один мой знакомый купец и привез…
Радость Надежды Сергеевны была неописанная.
– Я теперь могу отплатить тебе за все, – сказала она своему мужу. – Я богата; и все мои деньги принадлежат тебе.
Она дала мужу доверенность на получение своего капитала из Шумиловского приказа Общественного призрения, и Кирпичов уехал…
Получив деньги, Кирпичов продал также шорную лавку и дом, оставленные ему, как известно было всем жителям того города, покойным купцом Назаровым, который, умирая, сделал его своим душеприказчиком.
Воротился к жене Кирпичов совсем другим человеком. Начались беспрестанные домашние сцены, которые убедили Полиньку, что ей неловко оставаться в его доме; приятельницы поплакали и расстались. Захватив в руки состояние жены, Кирпичов открыл книжный магазин… Но мы еще к нему воротимся.
ГОРБУН
Часов в девять утра Полинька оделась, завязала в узелок часы и ложки и вышла из дому. Миновав много населенных улиц и переулков, она пришла в переулок совершенно пустой, немощеный и незастроенный. По сторонам его тянулись ветхие, бесконечные заборы, то вогнутые, то выдавшиеся вперед; посредине стояли грязные пруды. Полинька прошла уже половину переулка, но не видала еще ни одного дома; ни людей, ни животных также не попадалось; только вороны и галки, тяжело взмахивая крыльями, перемещались с грязных луж на забор, причем Полинька каждый раз вздрагивала. Наконец однообразие забора нарушилось: показался деревянный дом с закрытыми ставнями, которые походили на заплаты. Черепичная крыша давила гнилое здание, бесконечно длинное. Ворот не было; заметив в заборе небольшую калитку, Полинька дернула за веревку, торчавшую у скобки; на дворе послышались звуки цепей; лай собак, отозвавшийся по всему пустынному переулку; но никто не являлся. Полинька снова дернула за веревку; опять лай и звон – и только. Полинька покраснела и нетерпеливо ударила маленькой своей ручкой в калитку.
– Кого те надо? – раздался хриплый голос.
Откуда? Полинька не могла решить. Казалось, он выходил из-под земли.
В сильном испуге Полинька вскрикнула и, бледная, как смерть, прислонилась к забору.
Подземный вопрос повторился. Она посмотрела с беспокойством по направлению хриплого голоса и увидала в отдушине, которая приходилась в уровень с землей, рыжую голову и улыбающееся лицо, все в коричневых веснушках, с огромным ртом и оскаленными зубами. Оно страшно щурило свои красные, слезливые глаза, пораженные светом.
– Здесь живет Борис Антоныч? – ласково спросила Полинька.
Но рыжая голова вдруг исчезла.
– Здесь, – отвечал другой голос, пискливый и протяжный.
Удивленная Полинька осмотрелась и нерешительно повторила:
– Здесь?
– Здесь.
– Можно его видеть?
– Не знаю! – пробасил третий голос, не похожий ни на первый, ни на второй.
Полинька совершенно потерялась.
– Кто-нибудь, – сказала она строго, – отворите калитку, не то я уйду: мне некогда.
– Сейчас, сейчас! – раздался старушечий голос с удушливым кашлем.
– Мне все равно, – возразила смущенная Полинька. – Кто-нибудь, – только скажите, можно ли видеть Бориса Антоныча?
