class="empty-line"/>
Вдруг как из ниоткуда возникает парень с лопаткой и пучком моркови. Я подскакиваю. Он идет ко мне. Я непроизвольно пячусь. Тогда он спрашивает (будто у себя дома):
– Чем могу помочь?
Не зная, что на это сказать, я глупо бормочу тыкая на землю:
– Это… этот буклет, слоган, он что-то напоминает.
Парень подбирает буклет, бросает лопатку, дает мне подержать морковь и читает:
– «Заставь свой внутренний мир и порадуешь душу». Ну и? Наверное, из проповеди каких-нибудь евангелистов. Все банально.
Не знаю, может, и банально, но я вспомнил: это… моя фраза. Она была в моем почти написанном романе, а единственная его копия хранилась на флешке, которую я отдал бездомному.
Как она могла здесь оказаться?
Поразмыслив какую-то долю секунды, я делаю вывод, что, хоть это и поразительно, но, видимо, рекламщики «Мсье Мебель» бессовестные люди.
Спустя два дня начальник удостаивает меня своим еженедельным визитом. Достает из кассы пачку купюр. Пиво из холодильника. Поджаренный сэндвич из автомата. И вбирает все это в себя. Затем он идет проверить почтовый ящик и возвращается с тем, что пришло: два-три письма и одна посылка – он с любопытством распаковывает ее. Внутри книга. Он показывает мне:
– Это что?
Я читаю название: The Art of Tying Your Enemy.
Жизнь соткана из неприятностей – мелких в масштабах вселенной, но постоянных. «Искусство связать врага» – мой заказ. Делаю невинные глаза: «Не знаю. Может, реклама, или Жан-Поль развлекается?» Босс пожимает плечами и кидает сей труд в мусорное ведро, прямо в объедки. Святотатство.
Забастовка. Разъяренные дальнобойщики блокируют нефтеперерабатывающие заводы. Моя заправка истощена. Бензина не осталось. Дефицит полнейший. Но, как ни странно, я еще никогда столько не работал. Удручающе длинная очередь машин перекрывает подъезды к заправке. Люди осаждают меня вопросами.
Их главная забота, смысл их ополчения: вернуться к равновесию.
Вернуться в мир, где бензин течет рекой, где царствует изобилие, и счастье – в потоке.
И я – как бы залог того возвращения. Посредник. Меня умоляют позвонить в «Тоталь», «Мобил ойл», «Бритиш Петролиум», «Шелл», «Петро-плюс», «Эссо», «Эксон Мобил».
Я – их последняя надежда.
Кто-то пускает слух (и он быстро разлетается), что моя заправка будет первой, куда доставят топливо, когда снимут блокаду хранилищ.
После блокады и дышится легче.
Не в силах накормить свои автомобили, люди едят сами, опустошают мой магазин и бар. Чипсы закончились. Полки «Био» сметены.
Территория заправки забита машинами, и люди с канистрами блуждают между ними под палящим солнцем, будто сбитые с толку голодные зомби в парке аттракционов. Это хаос. Или, по крайней мере, его прелюдия.
Некоторые (из вновь прибывших) клянчат у меня последние капли бензина. Последнюю дозу. Будто я прячу под прилавком шприц с горючим.
И пока снаружи все гудит и сигналит, внутри кто-то срывается, кроет матом дальнобойщиков или политиков, другие говорят о том, что страна летит к чертям, а мир загнивает. У кого-то совсем сдают нервы: они едва не плачут. Мужчина спрашивает, нет ли у меня устриц.
Нехватка – мать припадков.
Чтобы успокоить мятежные души, я ставлю «Безумного Макса» (1981-го года).
Рядом со стойкой дорожных карт двое грызутся, споря о том, как будет действовать правительство: один считает, что они покажут свою просвещенность, другой – свое мракобесие.
Моя заправка стала политической ареной, местом дискуссий и дебатов, общественным манометром, парламентом сердитого народа.
Я пытаюсь позвонить Сейзе. Тщетно.
Безумный Макс: «She lives now only in my memories» [24].
У стойки какой-то ученый муж проповедует отказ от углеводородов в транспортном топливе и пришествие новой, безуглеродной, чистой, возобновляемой энергии. Считает, что бензин – это ересь, и мы только бьемся лбом о стену. Он завывает: «Проснитесь!» Бей углеводород.
Мне хочется как-то защитить своих клиентов, сказать им: «Можете продолжать спать. Потому что, как говорил Паскаль Брюкнер: “После антиуглеродных комиссаров нас, быть может, ждет новая хлорофилльная тирания”».
Забастовка идет уже три дня, она напоминает мне о том, что там, снаружи, есть мир, что реальный мир существует, а еще он кричит, и у него жажда.
Забастовка вернула меня к моему ремеслу.
Подметая пол, усеянный всевозможным мусором, следами невообразимой битвы (целлофановыми пакетами, битыми бутылками, бычками, ватными палочками, упаковкой от чипсов и «Киндер Буэно»…), я замечаю, что дом на колесах исчез.
Наверное, почуял ветер кризиса, стихийного бедствия и, как зверь, ушел еще до первых толчков.
У меня день рождения. Не зная, чем заняться, я пошел с Ньецлендом на так называемый «русский» вечер рядом с Северным вокзалом; там к нам присоединилась Кассандра, его депрессивная сестра немного пышных форм.
На вечере полно южноамериканских девушек, красивых и сексуальных. Одна из них подходит ко мне, протягивает бокал и, разом осушив свой, спрашивает, верю ли я в жизнь после «Фейсбука». К чему она клонит? Я уже готовлюсь ответить, но тут другие девушки – кучка изумительно славянских сирен – подбегают к нам, и мы болтаем обо всем подряд. Я поглядываю издалека, как сестра Ньецленда дает себя тискать какому-то парню, пью, что мне дают, кажется, это водка, потом теряю нить происходящего.
Ночь, я голый, и меня нюхают.
Нюхают и говорят:
– Ты пахнешь бензином.
Вялый, пьяный, я бормочу:
– Это тоже запах.
И пока она продолжает меня обнюхивать – при помощи языка! – я пытаюсь понять, как я оказался в одной постели с Кассандрой, сестрой Ньецленда. Все мутно. Голова тяжелая. Полцарства отдал бы за аспирин. Я переворачиваю ее, кончаю на ее пухлые ягодицы и валюсь ей на спину.
На следующее утро голова будто в тисках.
