Слава тебе, Боже! Но, похоже, я так и не описал неба… Но что я вправду могу про него сказать такого, чтобы выполнить пред мной поставленную задачу? Не знаю… Неужели не описал я неба? Голубое… небо… О солнце! Улитка! Как же ты греешь моих героев! Благодаря тебе им тепло, по крайней деле телесно… Право, я не знаю, что сказать. Прости меня, мой читатель, пожалуйста.
Пеньки? Не описывал ли я вас, равно как и другие предметы, следующие выше? Но ладно. И что же мне про вас сказать? Куда подевалось моё поэтическое чутьё? Не вижу я теперь мир красочным: всё стало серым, хмурым, одинаковым… Как вылечить эту болезнь? Как вернуть утраченный дар? Сделаю небольшой перерыв. Для вас его и вовсе не будет, но для меня… Наверное, я должен спать.
Я проснулся. Не хотел я делать абзац, ибо предпочитаю великую строгость тексту, что я создаю. Но что пеньки? Разве вы не знаете? Ничего в них необычного я заметить не могу. Гляжу, гляжу — обычные пеньки: деревья обрубленные. Кто их обрубил? К сожалению, не знаю. Приглядевшись, можно заметить муравьёв… О, это ты, что ли? Помнишь, я с тобой разговаривал? Да, здравствуй! Как мы могли встретиться? Ты ли тот самый муравей, с которым я беседовал ранее? Ну что, как жизнь твоя? Всё так же? А вот герои мои идут, идут… Ты тоже идёшь, но так медленно… Видел ли ты что-то, что дальше нескольких метров? Наверное, нет. А мои любимцы прошли их за несколько секунд! Сколько открыто нам, грешникам, а муравьям сим — нет. Грустно! Я бы мог взять тебя с собой, но не буду вмешиваться в определённый природой порядок. Пока! Жаль, конечно, что я не смог описать пеньков. Но поверьте мне: в них нет ничего особенно необычного. Или попробовать? Вижу я их как великие утёсы, на которых не хватает чьих-то домов. Конечно, тут ползают такие товарищи наши, как насекомые, например муравьи, но… они ведь тут не живут! А я сейчас уменьшусь, перемещусь туда, на пенёчек, не очень высокий, больше низкий. Посмотрю вниз — взвижу мелкую траву, наверх — великие деревья. Эх, дерево! Я же на брате твоём стою! А ты… Но также я вижу, взглянув на окружающее меня ниже, ручейки…
Ручейки? Эх, синие линии, растёкшаяся краска! Один из вас проходит мимо пенька, растекается понизу. Кто рисовал тебя? Какой бог-ребёнок сидел и пытался что-то создать? Где он? Вдруг мир сей суть лишь мысль какого-то дитяти? Не думаю. Но кто же плывёт по тебе, ручеёк? Какие твари водятся в тебе? Чудовища ли? О да, я есмь определённо великое чудовище, про которое тут слагают легенды! Я есмь великий великан, что способен уничтожить всякую тварь здесь. Но я, как уже говорил ранее, вовсе не намерен совершать сие. Бог знает, что там, в этом ручейке: не вижу я ничего, никого. Но, наверное, кто-то там всё-таки есть… Извини мне, мой друг-читатель, что я так вот безответственно отношусь к своей мнимой работе. К сожалению, не знаю, что там водится. Но виден мне ручеёк побольше — река. Может быть, там я смогу найти кого-то?
О да, река! После тебя я вернусь к своим героям… Но что же в тебе? А вижу я рыбу. Да, рыбу! Какую рыбу — бог знает; но вижу. Она серебристая, рыба сия. Вот и всё. Эх, река! Найду я сейчас настоящий утёс да встречу тебя и, обратившись в птицу, полечу к тебе… Сяду на дерево, расположившееся на нём, и буду смотреть в разные стороны. Внизу, вероятнее всего, будет течь какая-нибудь речка… Знакомая картина? Я ведь видел её, будучи на пеньке, только уменьшенную… Ты, может быть, создание уже взрослого бога? Не знаю… А кто знает? Эх, река… Кто отнял у меня вдохновение? Не вижу я более мира сего… Но ладно — о! Над тобой сейчас мои герои, они идут по деревянному мосту! Хорошо, нужно вернуться к ним.
Так, я с ними. И что же? О, похоже, Столица уже видна! Да! Я помню, что вроде бы как-то обещался описать её. Или нет? Не знаю. Наверное, я говорил про крепость. Ты, впрочем, читатель, знаешь куда лучше меня.
Итак, я вижу деревянные домики. Причём из-за недостатка места некоторые тянутся ввысь. Хотя нет, эти, что выше, были инородные, не такие, как те, из которых они «росли». Они вовсе не росли: всё было какой-то надстройкой, искусственным продолжением. В общем, город не был аккуратным: содержимое его делалось больше для использования, нежели для вида, — без души. Пыхтят там разные машины, разные заводы, так что в городе всегда какая-то дымка, а над сим строением людским парят серые тучи. Жить там тяжело: постоянный трафик, шум, задымлённость, теснота и даже преступность — всё это мешает нормальному существованию.
И это ли описание Столицы? Не верю… Куда подевалась, где затаилась моя способность писать? Я… очень сильно расстроен. Теперь я говорю ровно так же, как говорят и другие, — я утратил свою загадочную индивидуальность. Эх! И что же делать, мой дорогой читатель? Я так хочу тебя обрадовать, взять и нарисовать потрясающую картину, которой бы ты мог любоваться… Увы, нет! Не могу… Не выходит ничего! Слёзы… только слёзы — мнимые, поэтические.
Посмотрим на Столицу глазами наших героев. Подойдя к окраине, они встретили некую арку, приветствовавшую всех, кто пожаловал в город, которая была сотворена из какого-то белого камня, но не ярко-белого, а тусклого. К арке примыкал высокий деревянный забор, служивший границей мегаполиса.
— Вот мы и дошли, — проговорил Арсений.
— А… а для чего мы сюда пришли? — спросил удивлённо Тайлер.
— Неужели ты забыл? — вмешался вдруг Сан’сан. — Мы пришли сюда, чтобы набрать команду для штурма крепости.
— Ох!.. У меня… плохая память.
— Итак, пойдём в здешнюю таверну и найдём там отряд, — сказал Арсений.
— Отряд! И как же мы будем его искать? — вновь спрашивал Тайлер.
— В этом городе полно разных наёмников, — помогал понять орку Сан’сан, — так что найти людей для операции будет нетрудным занятием.
Господи! Господи! Это Ты забрал у меня возможность что-то творить словами? Что произошло?! Где же тот слог, которым я говорил с тобой, читатель? Где же он? Куда он исчез? Тогда я писал для себя либо для особенных читателей, но теперь я с великим нетерпением жду окончания работы, дабы опубликовать сию глупость, смеющую прятаться среди других, гораздо более, извините за столь детское слово, хороших литературных творений, — признак ужасной гордости.
