его невероятный рассказ.
Когда дело дошло до Генератора Жизни, сокращённо ГЖ, того самого чёрного чемодана, с которым пришёл Лодыгин, директор Василий Васильевич изумлённо покачал головой:
– С виду чемодан чемоданом. Даже не верится.
– Вера тут ни при чём, – строго оборвал его капитан Жуков. – Советский человек верит исключительно в науку и технику. Верно, товарищ Лодыгин?
– Полностью с вами согласен, товарищ капитан.
– И потом, – продолжил капитан Жуков, – вы только что сами видели, как этот якобы чемодан оживил этажерку с книгами.
– Этажерка – это пример, – поддержал капитана Лодыгин. – Оживить можно что угодно, любой предмет. Дело только во времени и опыте оператора. Но, повторяю, перед этим необходимо снять психокарту с того организма, дублем которого этот предмет вы собираетесь сделать. И всё это может он. – Лодыгин бросил ласковый взгляд на своё детище, потом подумал о другом своём детище, нахмурился и опустил голову.
– У вас нет папиросы? – спросил он чуть погодя; лицо его оставалось мрачным.
– Мы, по-моему, в школе, а не в ресторане «Казбек». Подумайте о подрастающем поколении. – Капитан Жуков кивнул на меня и Женьку.
– Да-да, я понимаю. Это я так спросил, от волнения. Я ведь не курю – бросил.
И без всякого перехода он приступил ко второй, трагической части своей необыкновенной истории.
Даже старенький «Ундервуд» стал стучать печально и с перебоями, а на мужественном лице капитана загулял над скулой желвак – так жутко было всё это слышать.
Всё началось с любви к детям. Своих детей у Лодыгина никогда не было, и каждый час его холостяцкой жизни был безвиден и пуст, как мир до первого дня творения. Чужие дети пугались непонятного дяденьки, когда на улице он протягивал им конфеты.
Я кивнул, уж мне ли этого было не знать.
– Потом я увлёкся своим генератором, и на время тоску по детям заглушила работа…
Но работе пришёл конец – Генератор Жизни был создан, и тоска возвратилась снова.
Тогда он принял решение: вырастить себе в колбе сына.
Это был мучительный день – мучительный и счастливый одновременно. Он видел его рождение, он держал его на руках и кормил из резиновой груши.
– Ребёнок рос быстро, Генератор Жизни был его доброй нянькой. За каких-то три года он достиг моего возраста и моего ума. Я читал ему классиков гуманистической мысли и великих мастеров слова. Я играл ему на рояле Хренникова и на скрипке Арама Хачатуряна. Я не знал, чем всё это кончится. Когда он маленьким крал у меня папиросы, я думал – это лишь болезнь роста. Когда он в суп мне подбрасывал дохлых мух, я считал, что это он не со зла. Только в два года, когда он оживил резиновую игрушку и она воровала для него в гастрономе пиво и шоколад, я впервые подумал, что с сыном что-то неладно, но не придал этому большого значения. Наказал, пригрозил ремнём, не играл ему в тот вечер Хачатуряна. Я уже говорил, во всём он был моя копия. Порой я сам начинал сомневаться, он это, а может быть, я. Жизнь моя стала полной неразберихой. Я стал замечать за собой странные вещи. Например, подозрительность – я купил себе телескоп. Я сделался жадным, полюбил деньги и разлюбил музыку. Больше всего жалею, что не слушаю теперь музыку…
– Молодой человек, – Василий Васильевич показал на Женьку, – может сыграть вам что-нибудь на баяне.
– Это потом, – сказал капитан Жуков. – Продолжайте.
– Я выполнял какие-то его непонятные просьбы, устраивал какие-то встречи, часто с переодеванием, а недавно почти случайно узнал, что мой сын использует Генератор Жизни в корыстных целях – делает его копии и продаёт их разным подозрительным личностям с юга. И что его разыскивает милиция…
– Разыскивала, – вдруг поправил его капитан. – Практически он в наших руках.
– В ваших руках? Вы уверены, что он – это он, а не его резиновое подобие?
– Уверен, – ответил капитан Жуков. – Завтра в двенадцать ноль-ноль он будет на чемоданной фабрике. Между прочим, там-то и изготовлялись копии вашего генератора, и туда же переправлялись ломаные – чинить. Только, ради всего святого, это агентурные сведения, поэтому просьба не разглашать.
– Я буду молчать как рыба.
– Всё, товарищи. – Капитан Жуков поднялся. – Главное мы теперь знаем. Из школы будем расходиться по одному: сначала школьники, за ними – взрослые.
Я поднял руку:
– Вопрос можно? Экскурсия на чемоданную фабрику с этим… ну, тем, что завтра… как-нибудь связана?
– Постой-ка. – Капитан Жуков нахмурил брови. – Я разве не говорил? Это одна из основных частей всей завтрашней операции. Экскурсия отвлечёт их внимание, а дальше… – Он замер на половине фразы и пристально посмотрел на меня. – Это уже моя забота, что будет дальше. И вообще, Филиппов, что-то ты под вечер разговорился.
22
Первое, что я увидел на чемоданной фабрике, – это фуражку дяди Пети Кузьмина, нашего соседа по квартире. Он стоял в проходной на вахте, загораживая шинелью вход. Лицо его было строгое, а шинель застёгнута на все пуговицы. Меня он, кажется, не узнал.
– Экскурсия, говорите? Сейчас разберёмся, какая у вас экскурсия.
Он сунул руку в окошко своей каморки и вынул телефонную трубку.
– Софья Павловна, это вахта. Кузьмин говорит. Соедините меня с режимом. Егор Петрович? Здравия желаем, Егор Петрович, это Кузьмин говорит, с вахты. Экскурсия тут у меня, школьники. Бумага есть. Печать тоже. Почему не пускаю? Дак бумажку ж можно, того, подделать. Школьники же, хулиганьё – запросто печать из резинки бахнут. Одни? Почему одни. Длинный с ними такой, в очках, говорит, что ихний директор. Значит, пускать? Ну так я пускаю.
– Так. – Дядя Петя обвёл нас суровым взглядом. – Почему не по росту? Всем выстроиться по росту. И руки из карманов убрать. – Он накинул на нос очки и стал изучать список. – По списку двадцать пять человек, а в наличии… – Он пальцем пересчитал наши головы. Когда он дошёл до меня, что-то в его глазах такое блеснуло, а может, это мне показалось.
– Кто старший? – сказал он, пряча в карман бумажку. – Пусть пройдёт в эту комнату на инструктаж. У нас особое производство, это вам
