class="v">Правдой ее называли. Она, собирая старейшин
То ли на площади, то ль на широкопространной дороге,
Ревностно установленья народодержавные пела.
* * *
Новый, серебряный род лишь изредка был удостоен
Видеть ее: тосковала она по обычаям прежним.
Но и серебряный век не вовсе был правдой покинут:
С гор отголосчивых в час предвечерний она нисходила
И, человека дичась, не дарила приветливой речью,
Но, заставляя людей собраться на холмах высоких,
Горестно их упрекала, на их указуя злонравье,
И говорила, что впредь на призывы не будет являться...
* * *
Но поколенье ушло и это. И вот, народилось
Медное племя, мужи преступнее бывшие прежних.
Был ими выкован меч, дорожный убийца, впервые,
и покусились они на мясо вола-нивопашца.
Этих людей поколеньем вознегодовавшая Правда
В небо тогда вознеслась и там, наконец, поселилась,
где среди ночи она и поныне является людям
девою, недалеко от блистательного Волопаса.
На издалека заметной Итаке живу я. Гора там
Вверх выдается — Нерит, колеблющий листья. Немало
Там и других островов, недалеких один от другого:
Зам и Дулихий, покрытый лесами обильными Закинф.
Плоская наша Итака лежит, обращенная к мраку,
К запалу, прочие все ~ на зарю и на солнце, к востоку.
Почва ее камениста, но юношей крепких питает.
Я же не знаю страны прекраснее милой Итаки.
Итака кажется странным местом для человека, который приехал с материка: здесь никогда ничего не происходит. Здесь нет сильных ветров, которые терзают моря вокруг Спарты и островов Эгейского моря. И сильных страстей здесь нет. Итакийские жены верны мужьям, а подданные — царям. Аркесий мирно передал власть Лаэрту, а Лаэрт — Одиссею, и никто не пытался противиться этому с оружием в руках. В этих горах не кипели битвы, а во дворцах не таилось ни колдовство, ни убийство. И за те почти десять лет, что Одиссей сражается под стенами Трои, ни один человек не пытался занять его место на троне.
Сюда нечасто наведываются мореходы: раз в два-три месяца может приплыть небогатый купец, желающий обменять бронзовые треножники и слитки серебра на платья и плащи работы наших ткачих, и уж совсем редко появляется случайный гость, занесенный штормом. Впрочем, кораблекрушения у нас редки, и обычно пришелец мирно вытаскивает свое судно на песок в одной из наших гаваней и, переждав непогоду и рассказав любопытным островитянам последние новости с материка, отправляется дальше.
Большинству мужчин, живущих на Итаке, почти не приходится брать в руки оружие. Об иноземных захватчиках здесь и не слыхали. Разве что пираты высадятся на пустынный берег, поймают какого-нибудь пастушка с десятком коз и погрузят добычу на корабль; или украдут зазевавшуюся девчонку, которая подбежала поглазеть на чужеземное судно.
Город наш не защищен стенами, да и что считать городом? Усадьбы богатых итакийцев разбросаны по склонам Нерита, их окружают сады — здесь нет той скученности, что в Микенах или Афинах, где жизнь кипит на стиснутых стенами крохотных клочках земли. Вокруг усадеб — тишина, здесь не ржут кони, не проносятся колесницы — ведь на Итаке нет колесниц (они не проходят по нашим узким горным тропам) и почти нет коней и дорог. Поэтому гости из ближайших усадеб приходят пешком. А гости с отдаленной оконечности острова появляются редко, потому что не всякий ради удовольствия посидеть у чужого очага и выпить чашу вина захочет целый день идти по солнцу [9]. Можно, правда, приплыть на корабле, но для этого надо собирать команду, грести, а потом подниматься по крутому склону Нерита высоко вверх, туда, где стоят дворец Одиссея и усадьбы зажиточных итакийцев.
Люди здесь живут небогато. Помню, меня удивил царский дворец, в котором стены не были расписаны изнутри. Их и по сей день покрывает грубая штукатурка — ее не обновляли много лет, и она потемнела от копоти. В огромном мегароне нет ни одного окна, здесь почти круглые сутки горит гигантский круглый очаг, окруженный четырьмя деревянными колоннами. Дым вяло выходит в отверстие в потолке, год за годом покрывая и потолок, и еловые балки, и стены, и колонны слоями черной сажи. Коптят факелы, укрепленные в бронзовых кольцах. Полутьму едва рассеивают робкие лучи света, падающие сквозь вестибюль и лестницу, ведущую на второй этаж.
В других дворцах и богатых домах, где мне приходилось бывать, стены разрисованы цветами и птицами, и росписи эти постоянно подновляются. На Крите, где я однажды гостила с отцом, во дворце Идоменея даже ванная комната расписана весело играющими дельфинами. В мегарон здесь ведут световые колодцы, свет и воздух струятся сквозь окна верхних этажей. А у нас с Одиссеем в мегароне — темные потрескавшиеся стены. Когда-то я просила мужа, чтобы он приказал обновить их, но он не пожелал тратиться. А потом я привыкла, и мне не захотелось что-то менять, тем более — в отсутствие Одиссея. Он должен вернуться в родное гнездо, которое он запомнил с детства и по которому тосковал на чужбине, а не в незнакомый, нарядно выкрашенный дворец. Война идет к концу, и я уже в этом году жду его домой. Надеюсь, он приедет с богатой добычей, и мы сможем потратить что-то на ремонт.
Наша спальня... Единственная комната, которую мне жалко было бы обновлять... Сколько раз я лежала, абсолютно счастливая, и смотрела на эти стены и балки невидящим взглядом, и голова мягко кружилась, и влажное тело как будто парило над кроватью, тяжелое и невесомое одновременно. Наши плечи и бедра едва соприкасались, но связь наша была нерасторжимей, чем тогда, когда мы впечатывали друг друга в постель, слившись воедино. Золотистые блики светильника играли на стенах, превращая трещины и пятна копоти в дивной красоты узор. А иногда это были лунные лучи, падавшие сквозь крохотное оконце, или первые отблески розовых пальцев Эос, или полуденное солнце, пробивавшееся сквозь листву оливы... Как я любила эти мгновения после близости — единственные мгновения, когда мне казалось, что
