Оценка «безвестной жизни масс» была для писателя неутешительна: теоретики «строгости», пишет он в те же годы в «Письмах о провинции», мечтают построить здание «строгости» «и засадить туда россиян — вот идеал, над которым мы в настоящую минуту задумываемся». И далее он провидит возможные последствия этого: «Чингис-хан, Батый, Аттила и проч. проходили через страну с огнем и мечом, она не просиявала светом наук и реки ее не закипали ни млеком, ни медом… Напротив того, там, где до их прихода были города и селения, где копошился человек и существовали полные житницы, там очутилось голое, безмолвное место… Все названные нами ничего не приносили с собой, кроме строгости…»
Насилие деспотической власти и вытекающие из этого безотчетный страх и ошеломление «так называемой черни» — подводит итог прошедшему и настоящему автор «Истории одного города».
Стр. 130. …сила, подкравшаяся издалека — самодержавно-помещичий строй.
…представление о ней даже положило основание целой исторической школе. — Школу дворянской историографии, так называемую юридическую, или государственную, стоящую на страже самодержавия, возглавлял Б. Н. Чичерин. Реформу 1861 года Чичерин расценил как исчезновение «одной поддержки здания», которое «надобно укрепить на новых столбах, иначе оно… обрушится». Чичерин защищал права русского дворянства на привилегию представлять «важнейшие интересы целой страны»; «быть первенствующим сословием» он считал назначением дворянства, к которому оно «способно по своей природе» (писал он в исследовании «Русское дворянство»).
Стр. 132. …враг человечества — Наполеон I.
весело проводить время (франц.).
Стр. 133. …объяснил права Бурбонов… — Бурбоны — французская королевская династия. Возвращению их на французский престол после свержения Наполеона способствовал Александр I.
пустые разговоры (франц.).
В этом ничего нет удивительного, ибо летописец свидетельствует, что этот самый дю Шарио был впоследствии подвергнут исследованию и оказался женщиной. — Изд.
Карл X — последний французский король; был свергнут революцией 1830 года.
Какие дураки, клянусь богом! Какие дураки эти глуповцы! (франц.).
«Ко мне, мой помпончик!»… «Венера с морковками» (франц.).
Стр. 135…поставили «Прекрасную Елену». — См. прим. к стр. 240.
Бланш Гандон — французская опереточная артистка, гастролировавшая в Петербурге во времена Салтыкова-Щедрина. Смелость ее туалетов и манер, рассчитанных на примитивные эмоции, вызывала осуждение писателя.
Эраст Андреевич Грустилов — образ, также созданный Салтыковым-Щедриным на материалах эпохи Александра I. Имя Эраст навеяно «Бедной Лизой» Карамзина. В «Записках Фон-Визина, очевидца смутных времен царствований Павла I, Александра I и Николая I» (Лейпциг, 1859) имеется запись о впечатлении, какое произвело на Александра убийство его отца: «Воспоминание об этой страшной ночи преследовало его всю жизнь и отравляло его тайною грустию. Он был добр и чувствителен, властолюбие не могло заглушить в его сердце жгучих упреков совести даже и в самое счастливое и главное время его царствования после Отечественной войны» (с. 76).
Наталья Кирилловна де Помпадур. — В этом персонаже угадывается фаворитка Александра I М. А. Нарышкина.
Стр. 136. …начала читать «Жертву вечернюю» г. Боборыкина… — В этом романе Салтыков-Щедрин увидел попытку «узаконить в нашей литературе элементы срывания цветов удовольствия», которая «ведет свое начало от Баркова» (см. прим. к стр. 196). В намерении Боборыкина «возбудить в нашей публике вкус к описанию «афинских вечеров» писатель увидел «материал, могущий служить для характеристики общества в данный момент» («Новаторы особого рода», 1868).
Стр. 137. Любовное свидание… именовалось «ездою на остров любви». — Упоминание популярного в XVIII веке в России романа П. Тальмана «Езда на остров любви».
Стр. 141. Он сразу понял, что это — она. — Сцены с Пфейфершей и Аксиньюшкой написаны на основе материалов, отчасти почерпнутых из статьи А. Н. Пыпина «Г-жа Крюднер». Баронесса В.-Ю. Крюднер, увлеченная идеями мистицизма, имела большое влияние на Александра I (переписка ее пародирована в «Истории»). Их встреча состоялась в 1821 году. Из целого ряда источников писатель мог почерпнуть описание великосветского «духовного союза» сектантки Е. Татариновой, пользовавшейся покровительством Александра I.
пармские фиалки (франц.).
Стр. 143. …юродивый Парамоша… — «Парамоша совсем не Магницкий только, но вместе с тем и граф Д. А. Толстой. И даже не граф Д. А. Толстой, а все вообще люди известной партии, и ныне не утратившей своей силы», — разъяснял писатель принципы своей сатиры в письме А. Н. Пыпину. В облике «знаменитого юродивого» можно узнать, по мнению исследователей, некоторые черты И. Я. Корейши (1780–1861), московского «ясновидца», имя которого было для Салтыкова-Щедрина символом мракобесия и реакции: «…Покончить с Белинским — и на место его поставить из выкликанных учеников покойного Ивана Яковлевича Корейши; покончить с литературой… Какие ужасные нравы!» (т. 13, с. 763). О Д. А. Толстом см. стр. 598.
Реальность этого факта подтверждается тем, что с тех пор сечение было признано лучшим способом для взыскания недоимок. — Изд.
Стр. 149. Они ворвались в квартиру учителя каллиграфии Линкина… — По мнению исследователей, в истории учителя Линкина отражены некоторые факты биографии академика А. Ф. Лабзина (1766–1825), философа-мистика, известного масона.
Стр. 150. …под Очаковом ногу унесло… — во время русско-турецкой войны 1788 года.
Стр. 151. Смотрел я однажды у пруда на лягушек… — Борьба за победу научного естествознания особенно обострилась в 60-е годы, когда реакция видела в материализме угрозу самодержавию. «Лягушками» занимался тургеневский Базаров («Отцы и дети»).
Стр. 153. Грустилов… устроил… сходбища… — Описываемые неистовства действительно имели место на «радениях» Татариновой.
…читали критические статьи г. Н. Страхова… — Следствием этого выпада явилась пародия Н. Страхова на «Историю одного города» под названием «История одной веси», в которой Страхов, верно почувствовав отношение писателя к монархическим «добродетелям», писал, что «новейшая сатира тем от прежней отличается, что прежняя карала пороки, новейшая же «в самих добродетелях видит один порок» (см.: Е. Покусаев. Революционная сатира Салтыкова-Щедрина, М. 1963, с. 104–105).
Подтверждение покаяния. Заключение (стр. 155). — «В особенности я хотел бы обратить внимание на очерк о городничем Угрюм-Бурчееве, в лице которого все узнали зловещий и отталкивающий облик Аракчеева, всесильного любимца Александра I в последние годы его царствования», — писал Тургенев в статье об «Истории одного города».
Исследователями отмечено портретное сходство Угрюм-Бурчеева с Николаем I. Художественная мощь этого образа, однако, не исчерпывается ближайшими аналогиями с аракчеевскими поселениями и Николаем I. Угрюм-Бурчеев — символ антинародности, противоестественности механизма самодержавно-крепостнической России.
«Мартиролог глуповского либерализма» предваряется Семеном Козырем, «первым глуповским демагогом»; в нем отразились черты биографии и личности Феофана Прокоповича (1681–1736), крупного общественного и церковного деятеля XVIII века. Салтыков-Щедрин намеревался в 1869 году написать статью об этом «известном либерале XVIII в.». Иона Козырь сближается исследователями в некоторых чертах с А. Н. Радищевым. Составляя мартиролог, Салтыков-Щедрин не мог пройти мимо А. И. Новикова (1744–1818), одного из первых русских просветителей, глубоко убежденного в несправедливости крепостного права, обличавшего деспотизм и произвол самодержавия. В тридцати трех философах угадывается намек на сторонников социалистических учений (возможно, петрашевцев). К этим размышлениям о судьбе русских свободомыслящих людей, конечно, не могла не подключаться мысль о судьбе Н. Г. Чернышевского, революцпонеров-шестидесятников — современников писателя. Но в целом «мартиролог», как указывают исследователи, нельзя строго приурочить к каким-либо конкретным историческим эпизодам. Сатирик дал трагическую картину судеб всех неуслышанных народом «ревнителей» его свободы.
