приличия, буду стараться удержать позицию, но, предвижу, что будут стараться выжить меня как можно вежливее из Турова. Как только меня выживут, немедленно приеду в город, ибо вижу, узнав вас короче, — прибавил он, — что вы поэт, а следовательно, самое непрактичное в мире существо, так что надобно будет хлопотать и за себя, и за вас. Где мы увидимся в городе?
— Лучше всего там, где виделись в первый раз, — в гостинице "Розы", — предположил Валек.
— Хорошо. Нам сегодня следовало быть вместе у Мордка Шпетного, и Клаудзинскому с нами, но, кажется, что условие с ним приходится отложить подальше. Мы поговорим об этом.
Барон подал руку Лузинскому.
— Итак, между нами союз, общий интерес, взаимная помощь… Надеюсь, что все пойдет хорошо.
Не успел он докончить фразы, как две длинные руки опустились на плечи молодых людей, и громкий, веселый голос Богуня раздался у них над головой.
— Нет сомнений, что все пойдет отлично, друзья мои, — проговорил он, — но разве только при моей деятельной помощи. Не скрывайтесь, я удобен для тайны, и необычайно искусен на разные проделки. Положение мое под неприятельским лагерем делает союз со мною неоценимым. Я независим и никого не боюсь. Лошади у меня отличные, оружие на всякий случай превосходное, одним словом, вы должны меня уважить, ибо стратегический узел позиции в моих руках.
— Тсс! — сказал барон. — Здесь не место заключать договор. Разойдемся, потому что, кажется, кто-то идет сюда.
Действительно, кто-то шел, весьма неудобный в данную минуту. По изысканному утреннему туалету и стеклышку в глазу Богунь узнал пана Рожера Скальского, который явился с визитом, ибо кто же не приезжал в Божью Вольку?!
Барон скорее почувствовал, нежели догадался, что приезд этот был не без цели, и начал громко сравнивать пейзаж с галицийскими местностями.
— Леса у нас встречаются очень красивые, — сказал он, — в особенности изобильна ими восточная Галиция, а наших Карпатов нет у вас, господа. Вот в Карпатах так настоящая охота!
Скальский подходил. Богунь протянул ему руку. Валек скользнул стороной.
— А, милейший Рожер! Откуда? Каким образом завернул в Божью Вольку такой редкий гость?
Скальский поздоровался.
— А, и барон здесь! — воскликнул он. — Ты спрашиваешь, как я попал сюда? Осматривал имение Папротин, которое мой отец покупает или уже почти купил. Ехал мимо и подумал: заверну посмотреть, что поделывает Богунь.
— Жиреет, — отвечал, засмеявшись, хозяин, — дурной признак. Жиреть и плешиветь — это две самые грустные крайности для молодого человека, который не захлопнул еще за собою двери супружества. А тут, видишь ли, брюхо растет, а волосы нехотя, лысина же увеличивается. Итак, твой папа купил Папротин?
— Почти кончено.
— Гм! Палаццо очень хорош, но почва плоховата.
— Что почва! — прервал пан Рожер. — Одно предубеждение! Посмотрите, какие бывают урожаи в Германии на самой неблагодарной почве! Ведь для чего же существуют и перувианское гуано, и улучшенное хозяйство?
Богунь пожал плечами.
— Я, впрочем, в этом и небольшой знаток, — сказал он, — мне главное, не голоден ли ты и не хочешь ли чего-нибудь?
— Что-нибудь, пожалуй, — молвил пан Рожер и обратился к барону. — Наша сторона должна вам понравиться, — сказал он, — соседство приятное, многолюдное, отличное общество? (Барон утвердительно кивнул головою.) Я не удивляюсь, что вы завернули сюда из Галиции, потому что трудно где бы то ни было найти такой же милый, интересный уголок, как наш.
Барон молчал. Его сердило это шпионство, он угадывал в Скальском врага, но приходилось выказывать совершенное равнодушие, тем более что пан Рожер выболтал ему свои намерения, а сам он решил не высказываться.
Не ускользнуло от Скальского и то, что Лузинский разговаривал с хозяином и бароном дружески, а при виде его скрылся.
Отношения между Лузинским и паном Рожером были более нежели холодны и даже тайно неприязненны. Валек терпеть не мог "аптекарчука", Скальский с презрением смотрел на подкидыша, как он называл его.
— Этот Богунь, — шепнул он, — ухитрится всегда подобрать самое разнообразное общество! Мне кажется, я даже видел здесь Лузинского?
— Он мой школьный товарищ, — сказал хозяин, нахмурившись. — Я с ним могу ладить и, ей-богу, Рожер, он и для тебя годится.
— Ну, не сердись! — воскликнул Скальский с притворным смехом. — Но ты согласишься, что не обязан же я любить всех твоих школьных товарищей?
— Чем же провинился перед тобою Лузинский? — просил Богунь.
— Я его почти не знаю, — отозвался презрительно Скальский, — то есть игнорирую. Но это человек не нашего круга.
Богунь бывал иногда очень едок.
— Скажи же мне, пожалуйста, Скальский, что ты называешь нашим кругом? Я, Туровский, из Божьей Вольки, ты, Скальский…
— Из Папротина, — перебил пан Рожер.
— Ну, на этот раз из аптеки, — сказал смело хозяин. — А он, Лузинский, из…
— Черт знает, откуда, — прервал пан Рожер, — потому что какой-то подкидыш…
— Это, может быть, доказывает, что он рожден графиней, княгиней или в этом роде…
— А может быть и нищей.
— Ты, брат, чертовски полез в аристократию с тех пор как продал аптеку, — сказал Богунь, расхохотавшись.
— Что ты мне колешь глаза аптекой? — возразил недовольный Скальский. — Как будто в том, что отец управлял аптекой, есть что-нибудь предосудительное для шляхетства!
— Конечно, нет ничего предосудительного, — сказал Богунь, — но только я не вижу ничего плохого и для Лузинского в том, что его отец не был даже аптекарем.
Скальский тормошил перчатки с досады.
— Право, Богуслав, — ты становишься несносен.
— Да и ты тоже! — отвечал, засмеявшись Богунь, обращая в тривиальную шутку разговор, становившийся резким.
А так как он не любил кислых физиономий у гостей, то начал обнимать Скальского, шутить и наконец задобрил его.
Он оставил его потом на жертву барону и под предлогом какого-то нужного дела вышел из комнаты.
Шагах в десяти за кустами сирени ожидал его Лузинский, кусая себе пальцы.
— Бога ради, Богунь, дай мне пару лошадей в город.
— К чему такая поспешность?
— А что мне здесь делать?
— С бароном…
— Мы уже переговорили, — отвечал Валек, — мне надобно возвращаться. Пожалуйста, дай пару лошадей.
— Дам четверню и прикажу заложить коляску, — сказал Богунь, засмеявшись, — надобно, чтоб ты заранее привыкал ездить в парадном экипаже.
— Эх, перестань, я не люблю шуток! Пару лошадей и бричку.
— А обед?
— Благодарю! Позволь мне уехать.
— Понимаю, сердце твое требует уединения, и не буду препятствовать, притом же знаю, что вы с Скальским недолюбливаете друг друга. Поезжай, когда хочешь.
И он подозвал проходившего парня.
— Стефек! В миг запрячь пару пегих лошадей в нейтычанку! Ты и поедешь, только смотри, не замори лошадок!
Лузинский едва успел собраться и выйти к конюшне, как уже нейтычанка была готова. Он тут же сел в
