Первая ночевка пришлась на Орел, мы расположились в густом мрачноватом ельнике, чуть в стороне от трассы.
Георгий подозрительно, будто обнюхивая, обошел брезентовую палатку, заглянул внутрь и поинтересовался, как в ней спят и как быть с наглаженными брюками, которые он не может измять.
Мы посовещались и решили, что Георгий залезет в палатку, там снимет брюки и подаст их мне, а я передам Люсе, которая отнесет в машину и разложит на сиденье.
Так мы и проделали. Надо ли описывать, как наш друг пытался проникнуть в палатку, как долго, сопя и проклиная это тряпочное сооружение, где он должен почему-то лежать плашмя, как краб в норе, раздевался, но в конце концов высунулись две руки с брюками... И я их бережно принял!
Это проделывалось и далее, на каждой очередной стоянке, пока где-то подо Львовом, после мучительного раздумья, потоптавшись вокруг палатки и даже трагически повздыхав, Георгий сам сложил брюки пополам, произнеся вдруг: "Да ну их... Пусть себе мнутся!"
Но это был уже другой Садовников...
В путешествии Люся занималась готовкой, посудой, вообще столом. Борис следил за попо-лнением горючего, раскладывал со мной палатку, свинчивал стол, стулья и налаживал примусы... А вот на Георгия была возложена обязанность осветителя... Мы назначили его "начальником осветительного цеха".
- Сам понимаешь, - сказали, - важней света в поездке ничего нет. Ты у нас... Ну, Прометей!
- А конец какой? - поинтересовался Георгий, почувствовав в наших словах скрытый подвох. И скромно добавил: - Я вообще-то по характеру не герой, меня устроит должность простого фонарщика. Да у меня и с печенью не того... - У прикованного к скале Прометея прилетающие орлы выклевывали, как он помнил, эту самую печень.
В студенческие годы в городе Краснодаре в массовках на сцене (в опере "Отелло") он выходил на сцену с фонарем в руках. Старая роль теперь ему пригодилась. Георгий старался. На стоянках протирал у фонарика стеклышко, проверял, не сели ли батарейки, а во время готовки подсвечивал с разных сторон стола и при этом здорово нам мешал.
Но мы не переставали хвалить его работу. Было уже то хорошо, что он не вспоминал о брюках, о звонках в Москву и о своем свище, который вдруг пропал.
Да и вообще в Георгии стал проявляться его натуральный юмор, присутствующий в его детских книжках и фильме "Большая перемена"... Такая же перемена происходила с ним самим... Желание пошутить и разыграть ближнего.
Вот тут-то и начинается история с золотым кольцом.
В каком-то городке под Хмельницком мы зашли в здешний универмаг, и, пока Люся и Борис выбирали пестро раскрашенные ложки, Георгий, пренебрегавший обычно магазинами, на этот раз застрял в галантерейном отделе. Я с удивлением обнаружил, что он копается в коробке с дешевы-ми колечками.
Показывая на одно, из желтого металла, он спросил с сомнением:
- Похоже на золото?
- На зо-ло-то?
Наверное, я удивился слишком громко, потому что Георгий оглянулся, прошипел через усы:
- Тсс!.. Они не должны ничего знать! - Тут он перешел на шепот: - Я им хочу подло-жить... Ну, вместо золотого...
- Оно же не золотое...
- Конечно нет! Но они-то не знают! Представляешь, валяется на земле...
Я не без сомнения заглянул в коробку с кольцами, пытаясь представить.
- Ну а потом что?
- Ни-че-го, - протянул, удивившись, он. - Ты бы ахнул, увидев? спросил он меня, заглядывая в лицо.
- Ахнул, - сознался я.
- И я бы ахнул. Ты только представь, представь... Травка, а оно, кем-то оброненное, посвер-кивает... На солнышке... - И он засмеялся, по-детски радуясь своей затее.
Георгий выбрал колечко, заплатил рубль двадцать и, чрезвычайно довольный, положил колечко в карман. Вид у него был такой везучий, что проницательная Люся, заглянув в лицо, поинтересовалась, а чего купил себе Георгий в универмаге? На что тот неопределенно хмыкнул и многозначительно глянул в мою сторону.
- Только не гнать, - предупредила в очередной раз Люся, влезая в свой уголок на заднем сиденье. - У нас на работе один возвращался с рыбалки, а в лоб ему самосвал...
Люся боится всего: комаров, змей, холода и тепла, встречных машин и попутных тоже... Она пестует свой страх и даже немного гордится им.
Не боится она только "летающих тарелок". На каждой из стоянок, поужинав, мы блаженст-вуем за чаем в наступающих сумерках, а Люся не преминет заметить, что именно здесь может приземлиться "летающая тарелка".
При этом добавит, что, если бы вдруг появились зеленые человечки, она бы нисколько не испугалась.
- Я всего боюсь, - признается она. - Кроме пришельцев с неба. Знаю, они добрее нас...
- Но почему добрее?
- Потому что другие, - говорит она. - Я так чувствую.
В дорожном дневнике, который взялся вести Георгий, появляется запись: "Каждый вечер, приняв по рюмке, смотрим на небо и ждем пришельцев... А их почему-то все нет и нет".
Люся худенькая, смуглая, экспансивная. Главная ее черта справедливость. Но она не верит в справедливость других. Да и жизнь у нее была не сладкой. Родилась в деревне, закончила школу "Культпросветработы", там, в клубике, и работала, пока не познакомилась с вернувшимся на родину морячком Борисом.
Ну а тот вообще из раскулаченной семьи, лет с десяти при деле, чтобы помочь матери с малышами, с двенадцати на заготовке леса ("трудовой фронт"), а с семнадцати на войне. Он попал на флот в самом конце войны, в сорок четвертом, и этим ребятишкам, двадцать седьмого года рождения, выпало отбарабанить, кто помнит, шесть или семь лет службы...
А когда появился у нас в лаборатории, был без образования, без дома, без какой-либо опоры в жизни.
Но с крепкой крестьянской закваской, которая не давала ему спиться и пропасть.
- Две деревни до войны были рядом, - рассказывает он. - У соседей в председателях дошлый мужик - и властей умаслил, и хозяйство спас. А в нашей - отец мой, во всем непослуш-ный, скрутили его да в Сибирь... Отца-то сослали, а нас семеро, мал мала меньше, в холодной избе. И все мы, от двух до десяти, враги народа. А когда отец вернулся, я уже на войне был. Так и не свиделись, он помер, спился... Пошел я искать могилу, а мне говорят: знает, мол, Сенька, что при церкви был. Ты ему водяры бутылку, он и укажет.
Пошел к Сеньке, бутылек на стол, а он стакан принял, потом голову руками зажал и стал вспоминать. Еще принял стакан, вздохнул и говорит: "Найди старый камень, там торчит, отсчитай десять шагов в сторону церкви и три шага вправо... найдешь!"
Пошел, отсчитал, бурьян разрыл, а там камень с нашей фамилией. Сел я и говорю: "Здрав-ствуй, отец... Это я, Борька, к тебе пришел".
Посидел, поплакал, а потом Сенька подвалил, с ним вдвоем выпили за упокой его души...
Пошел Борис в седьмой класс, хоть был переросток. Потом в техникум - мы с ним один и тот же авиационный техникум заканчивали, - а потом в институт... И так до ведущего инженера, изобретателя... Автора научных книжек по радиотехнике...
А уж сколько они помыкались с Люсей, пока получили коммуналку, детективная история...
В нашем путешествии Люся занята больше небом, чем землей, а Борис суетится по хозяй-ству, колечко остается невостребованным, его даже нечаянно втаптывают в землю. И каждый раз Георгий произносит с огорчением:
- Не видят... Представляешь? Может, им прямо на пенек положить?
Я сочувствую Георгию, но предлагаю потерпеть. Дорога-то длинная, когда-нибудь ахнут...
- Пока только я ахаю, - жалуется он.
В Закарпатье нас преследуют дожди. Тучи, как дырявые мешки, цепляются за крышу машины, за верхушки деревьев, кустов, пропитанных холодной влагой.
Уже и прислониться на ночь некуда; ни на лужок, ни даже на обочину не съехать, тут же увязнешь... Колесим среди лесистых, потемневших под дождем взгорий, сперва в сумерках, потом во мраке, и не видим местечка, где можно было бы приткнуться.
- Только не гоните, - стонет за спиной Люся. - Был у нас один, в темноте гонял... А на обочине трактор... Без света...
За полночь, отчаявшись, мы обнаруживаем узкоколейку, а через нее переезд, но, правда, дороги за переездом почему-то нет.
Будочка, нежилая, под горкой, и далее - ничего.
Это нам сперва показалось, что ничего нет, да и выбора у нас тоже нет. Падаем от усталости, и Георгий даже не вспоминает о кольце.
Отказавшись от привычного ужина, мы натаскиваем травы и ставим палатку. Борис отзывает меня в сторону и шепчет, тыча пальцем за спину, что под боком-то, несколько метров всего... кладбище... Он собирал бурьян и наткнулся на могилу...
- Как бы Люська не узнала, - говорит с тревогой. - Она кладбища не перенесет!
Тьма сгущается, а дождь льет сильней. Хоть мы не из пугливых, но спим беспокойно: откры-тая площадка и это кладбище... Неужто во всем Закарпатье нет для ночевки места, кроме одиноко-го кладбища? А где же водопад Еремчи? Где Телецкое озеро? Где солнечный юг, на который мы так стремились?
К рассвету дождь стихает. Я и Георгий выползаем первыми и босиком по травянистому склону поднимаемся на горку, находим старый заброшенный сад, усыпанный яблоками. Плоды так себе, кисловатые, но мы с удовольствием грызем, а Георгий приступает к очередным каверзам, пытаясь приспособить колечко возле автомашины.
