К рассвету дождь стихает. Я и Георгий выползаем первыми и босиком по травянистому склону поднимаемся на горку, находим старый заброшенный сад, усыпанный яблоками. Плоды так себе, кисловатые, но мы с удовольствием грызем, а Георгий приступает к очередным каверзам, пытаясь приспособить колечко возле автомашины.
Утром за завтраком открываем остальным тайну стоянки, и Георгий тут же восклицает:
- Ах, вот в чем дело!.. - И с самым серьезным видом повествует, как поднялся ночью по надобности, а тут кто-то из-за будки - в белом... Придвинулся вплотную и глухо так спрашивает: "Как у вас с погодкой?" "Да льет, - отвечает невозмутимый Георгий. - Сплошь дожди..." На что этот, который в белом, утробным голосом произносит: "Нас тоже залило... Ну как после этого жить?!"
- Так и сказал? - ахает Люся. - Как жить? Я бы умерла от страха!
Садовников продолжает:
- Еще пожаловался на сырость. Кости, мол, ломит. Вот мучаюсь, хожу, хоть бы рюмашку пропустить...
- Ну дал бы отхлебнуть из корыта!
- Да мне не жалко... - Георгий пожимает плечами. - Но отвернулся, понимаешь, хвать, а он будто сквозь землю...
Мы покидаем неуютную стоянку, и Георгий шепчет мне на ухо, что колечко-то опять не увидели... Прям у колеса! Ну где еще класть?
- Только не гнать, - бодро кричит Люся из своего уголка. - В газете вон пишут, в горах занесло "Москвич" по мокроте да прямо в пропасть...
Погода прояснела, голубыми просветами-озерцами открылось небо, и машина, как добрая лошадка, почувствовавшая настроение седока, побежала резвей.
Съезжаем с гор в долину и где-то в Молдавии, миновав пограничный столбик, делаем остановку в дубравнике. Сегодня день моего рождения, и мы решаем не торопиться. Люся готовит свое коронное блюдо: капусту с мясом, а Борис ей помогает.
Меня же, в честь такого дня, освобождают от работы, и я ухожу побродить по лесу, солнеч-ному, просторному, как храм.
Вековые дубы мощно подпирают синее небо, в Молдавии оно почему-то особенно синее, а высокая зелень не мешает видеть все окрест - и дальние и ближние буровато-зеленые поля, и шоссе, сизой полоской прорезающее нагретое солнцем пространство.
Возвращаясь, вижу: Люся и Борис возятся у стола, готовят в четыре руки свое фирменное блюдо, а спиной к ним, тут же рядом, Георгий приспосабливает "золотое" колечко - прямо на пеньке.
Пристроит, посмотрит и так и эдак и на расстоянии, чуть не сталкиваясь с Борисом, отскочит, снова переложит, чтобы лучше поблескивало...
Розыгрыш - это искусство.
Однажды мой приятель в техникуме прибил у соседнего курса галоши гвоздями к полу. А в ту пору мы, кроме, пожалуй, сапог, все носили галоши и оставляли в раздевалке. Три десятка пар сверкающих черным глянцем галош... Поздно, все торопятся на электричку и, не нагибаясь, всовы-вают ноги в галоши, чтоб скорей бежать... А галоши-то как приклеенные...
Но за это и поплатились: их главный заводила Ильин запер на замок все наши пальто, соеди-нив между собой через пуговичные петли. Заглянул к нам в аудиторию, спросил, поднимая над головой ключ: "Кто потерял?" Сосчитал до трех и швырнул с четвертого этажа. Когда после заня-тий бросились в раздевалку, все пальто заперты... А ключ за окошком, но разве впотьмах найдешь!
Георгий - флегматик, рассказывает он о себе в несколько замедленном тоне... Сирота, воспитывался в суворовском училище. Училище попалось удачное, над ним шефствовали почему-то евреи Мексики.
Обучали светским манерам, даже музыке. При полном отсутствии слуха Георгий ежедневно мучил скрипку, которую с тех пор не может слышать. После университета преподавал в вечерней школе в Краснодаре историю... Об этом в его фильме "Большая перемена".
Комнату, первую в жизни, получил довольно поздно, в деревянном домике на окраине, собрал дружков и объявил, что с этого момента у него в шкафчике - и показал: вот в этом - будет стоять для гостей бутылка коньяку. "Вы проходите, скажем, мимо, захотите узнать, как я поживаю... А тут вам с порога - рюмочку..."
Новоселье закончилось под утро, все разошлись, и Георгий собирался вздремнуть, а тут стук в дверь. Смотрит, Эдик. "Здравствуй, - говорит, Жора, как поживаешь?"
Георгий удивился: расстались-то час назад. Но Эдик еще добавил, что шел мимо, решил вот зайти, узнать. Как он, значит, поживает...
И при этом выразительно смотрит на заветный шкафчик, где бутылочка для друзей.
Георгий, верный своему слову, как полагалось, извлек коньяк, налил рюмочку, вторую... В общем, бутылочку они всю укокошили.
А на следующее утро повторилось сначала. Постучал Эдик. "Здравствуй, Жора, - сказал, - вот шел мимо, решил узнать, как ты поживаешь?"
- Заходи, - пригласил Жора, но уже с меньшим энтузиазмом. Достал бутылочку, и они всю ее осушили.
Так продолжалось около недели, пока Георгий окончательно не иссяк.
В эту ночь Георгий летал, впервые, как он сказал, в жизни.
Летал, конечно, во сне, но так реально, что видел внизу и взгорья, поросшие елками, и наш дубравник, и стоящую под деревьями машину, палатку и столик с примусом... Даже какую-то ложку, оброненную на землю.
- И колечко? - тихо спрашиваю я.
- Ох, колечко, - говорит он с оглядкой. - Никто, представляешь...
Люся не слышит последних слов и реагирует так:
- Пить надо меньше! А то еще не туда залетите!
- Но ведь рождение, - оправдывается Борис, тяжко вздыхая.
- Ну и пили бы как люди... А то подавай им вчера румынское телевидение... они, видишь ли, хотят видеть заграницу!
- Почему... румынское? - спрашиваем мы хором.
- Потому что долетались... - И, уже садясь в машину, Люся предупреждает: - На машине прошу не летать... У нас был случай... Тоже с похмелья...
Перед самым Кишиневом ночуем в придорожном соснячке и выезжаем на рассвете, чтобы с утра застать дома знакомых, у которых собираемся остановиться. Георгий всю дорогу молчит. Но после томительной паузы, во время остановки, где набираем воду, вдруг шепчет:
- Кольцо-то пропало.
Поясняет, что положил его, как всегда, рядом с примусом, а утром не нашел. Даже руками шарил, правда, темно было...
И до Кишинева ни словечка.
Мы сидим в гостях у здешнего поэта Юрия Павлова. Жена хлопочет с закусками, а хозяин успел уже сбегать в соседний магазинчик и приносит знаменитый "Букет Молдавии", красное пахучее вино, настоянное на травах. Мы пьем, и неминуемо заходит разговор о дороге, что нашли да что потеряли...
Георгий, успевший размягчеть от винца, чуть поколебавшись, говорит с оглядкой на меня:
- Теперь, наверно... могу... рассказать?
- О чем? - спрашивают заинтригованно слушатели.
Георгий опять смотрит на меня.
Не торопясь пересказывает всю эту историю с колечком: как купил да как подкладывал на каждой стоянке и как Борис с Люсей ничего не увидели. Так что все его старания пошли прахом.
- Ой, я бы с ума сошла, - говорит Люся громко. - Чтобы золотое кольцо! Под ногами!
- И на пеньке... И рядом с примусом... И у колеса... - не без сожаления перечисляет Георгий.
Пока произносились охи да ахи, Борис, этого никто не заметил, полез в нагрудный карман и двумя пальцами извлек... колечко.
- Оно, что ли? - и протянул через стол, держа на ладони.
Люся первая сообразила, что к чему:
- Борис! Ты... нашел... И - молчал?
Борис лишь передернул плечами:
- Не успел...
- Но промолчал же?
- Понимаешь, - оправдывается Борис. - Мне показалось странным, я и не подумал, что золото...
- Подумал! - говорит уверенно Люся. - Потому и спрятал? Ну правда ведь? Скажи!
Борис виновато улыбается.
А Георгий, рот до ушей, счастлив, что удалась его дорожная затея. Он предлагает выпить за... Ну, за то, что каждый нашел в дороге то, что хотел. Кто водопад Еремчи, шумно шипящий, в пене и в брызгах, а кто то самое Телецкое озеро, порядком замусоренное, в нем почему-то плавали головастики. Кто старую деревянную хижину в горах, где мы однажды заночевали. А кто... колечко...
Кольцо идет по кругу, его с интересом рассматривают.
Люся повторяет, что она бы, наверное, закричала, если бы вдруг нашла... Такое оно прямо золотое... Георгий между тем попытался его прикарманить, но Борис оказался настороже.
Выхватил кольцо из рук Георгия, крикнув задиристо:
- Ладно... Купили... За рубль двадцать! Но теперь-то оно мое?
- Твое, твое, - миролюбиво согласился Георгий. Наклонясь ко мне, прошептал:
- А я уже отчаялся... И такая находка!
- Золотая, - подтвердил я.
Капнул в золотой колпачок коньяку и со словами "Царство ей небесное" осушил за Люсю. Она умерла вскоре после этой поездки. Сгорела в какие-то месяц-два. Мне показалось, что угадывала, срок ее недолог. Колечко куда-то делось...
А в доме у Георгия в специальном шкафчике стоит-таки бутылочка для друзей, которые не пройдут мимо.
Да и я иной раз, заглянув, спрашиваю: "Как ты поживаешь?" И тогда он достает заветную бутылочку...
...В Париже случилось, Толя Гладилин повел Георгия в какой-то особенный ресторан... Ну, всякие изысканные блюда и, конечно, винцо... Красное в большой такой бутыли. Где-то к середине вечера Георгий понял, что бутыли этой ему не одолеть. Толя Гладилин говорит: успокойся, мол, все будет, как надо, то есть нормально. Георгий думает про себя: чего же нормального, если останется полбутыли вина! Да такого вина! И налегает, налегает... И обидно ему, и сил нет... А когда стали рассчитываться, видит, официант вынул линеечку, замерил в бутыли уровень, сколько, значит, выпито, а бутыль унес...
