работы.
Я стучусь еще раз и на цыпочках вхожу в комнату.
— Добрый день, Миша, как идут дела?
— Вообще никак не идут.
— Я ошибаюсь или вы и вправду чем-то очень разгневаны?
— Эта садистка вечно переходит без стула… и вечно хочет все прибурить.
— Сиделка?
— Да.
— Она заходит без стука?
— Да.
— Надо напомнить ей, чтобы стучалась, Миша. И про уборку молчать не следует. Если же она не примет ваши просьбы во внимание, нужно поговорить об этом с директрисой.
Она опускается в кресло.
— Да не могу я больше говорить, вот она и не понимает. Даже когда я в этой… в этом… она тоже влетает без церемониалов.
— Давайте я ей скажу.
— Нет-нет, ни в коей случайности. Она будет сердиться. А вы? — Она внимательно всматривается в меня. — У вас печальный вид.
Старики как дети: ничего-то от них не скроешь.
— Вам правда так кажется? Нет, у меня все отлично.
— Говорить… это ложно… это утомляет, понимаете.
— Понимаю, Миша.
— У меня тут… был… — Она указывает на голову. — Думала вам пересказать, но он уже слишком далеко.
— Сон?
— Да, только плохой.
— Кошмар?
— Да, про… главную управительницу… Она меня… изгоняла.
— В последнее время вы сильно встревожены, Миша. Вы не сообщали об этом медсестрам?
— Нет, я не могу… Нельзя демонстрировать свою слаботу медвнучкам… Нельзя, и все.
Она встает и немного прохаживается по комнате, затем возвращается ко мне.
— Я хотела сказать…
— Да?
— Теперь… Знаете, теперь все уже не так, как было. Стало намного худее… А еще я забываю эти… И все сделалось таким… неуловчим… неловимым. Меня это… холодует.
— Это вас волнует?
— Да. Но… холодно тоже.
— Мари навещала вас?
— Нет, с этим покончено. Она… — Миша делает горизонтальное движение рукой. — Доктор.
— Ей нужно лежать?
— Да.
— Как долго?
— Все время.
— До родов?
— Да.
— Понимаю, это досадно. Но сейчас главное — сохранить ребенка. И потом, я не сомневаюсь, что она будет часто звонить вам и сообщать новости.
— Да, но я… не дохожу.
— До телефона?
— Да. Он слишком далеко.
— Ясно. Но эта разлука ведь не навсегда. Позже Мари сможет снова навещать вас. Думаю, даже до рождения малыша. Давайте с вами немного позанимаемся, хорошо?
— Порошок.
— Сегодня у нас новое упражнение. Я показываю вам предмет, вы говорите, для чего он нужен, а потом описываете, как им пользоваться. Хорошо?
— Порошок.
Она с любопытством разглядывает вещи, которые я вытаскиваю из рюкзака. Достав блокнот с бумагой для писем, я кладу его перед нею.
— Да, знаю, это для… песен… писем.
— Очень хорошо, а еще?
— Это… клок…
— Да, блокнот, которым пользуются, чтобы…
Она делает рукой движение, как будто что-то пишет, но не находит нужного слова.
Я продолжаю свою фразу:
— Чтобы писать письма.
— Вот.
— Объясните теперь, как это делается.
— Берем такую… и потом убираем такой… — Она изображает, что снимает колпачок. — Ну, и вот.
— Отлично. Смотрите внимательно. Что я делаю, прежде чем начать писать?
— Вы кладете… линейку…
— Да, верно, снизу я подкладываю линованный листок, чтобы строчки моего письма получились прямыми.
— Вот.
— А когда письмо готово, мы…
— Перебираем его… внутрь.
— Внутрь чего?
— В кон… кон… концерт?
— В конверт. А потом идем на…
— Почту.
— Очень хорошо.
— А вы?
— Что я?
— Вы написали то письмо?
— Какое письмо, Миша?
— Своему отцу.
— И вы еще будете убеждать меня, что у вас путаница в мыслях?!
На ее лице — проблеск гордости. Я улыбаюсь.
— Нет, Миша, пока не написал. Пока нет. Кстати, а не черкнуть ли вам несколько слов? Уверен, вы, Миша, тоже давно не писали писем. Прошу, возьмите блокнот, напишите что-нибудь для Мари. Ей будет очень приятно, вам так не кажется?
— Да, но… не этой… а тем… который… Не этой.
— Не ручкой?
— Нет. Который стирается.
— Карандашом?
— Да.
— Кажется, у меня при себе была парочка…
Порывшись в рюкзаке, я вынимаю из пенала два карандаша и протягиваю их пациентке.
— И разминку.
— Резинку?
— Да.
— А у меня ее нет.
— У меня есть. Посмотрите в ящерке.
Она указывает на прикроватную тумбочку.
— В ящике?
— Ну да.
— Вы хотите, чтобы я достал резинку из ящика?
— Да. Она в железной штуке.
Я подхожу к тумбочке, Миша усаживается за стол.
Я выдвигаю ящик и вижу в нем две жестяные коробки, покрытые многолетней патиной, — такие точно пришлись бы по душе старьевщику. Открываю первую. Внутри — маленькие желтые таблетки, штук пятьдесят. Я так ошарашен, что едва не роняю коробку. Миша ничего не замечает. Я захлопываю коробку. Мое сердце стучит в несколько раз быстрее, чем минуту назад. Открываю вторую коробку, в которой и впрямь лежат канцелярские принадлежности — скрепки, кнопки, старательная резинка.
Беру ластик, аккуратно закрываю крышку, задвигаю ящик. Миша сидит за столом, склонившись над листом, и пытается что-то вывести на нем своим скачущим почерком. Одна ее рука лежит на бумаге, другая держит карандаш.
Я не в силах произнести ни слова.
Сколько таблеток в этой коробке?..
Штук пятьдесят, не меньше.
А медицинский персонал и понятия не имеет.
Вспоминаю разговор санитара с мадам Сельд, при котором я присутствовал несколько недель тому назад.
Выходит, это снотворное.
«Дорогая Мари», — написала Миша на листе.
