она произнесла это вслух, однако слова остались заперты в ее мозгу – но не из-за каких-то бляшек и клубков. Она просто не могла их выговорить.
Элис представила свое имя на надгробии рядом с могилой сестры. Лучше бы ей умереть, чем потерять рассудок. Она подняла голову и посмотрела в глаза Джона. Он терпеливо ждал ответа. Как сказать ему о своей болезни? Он любил ее ум. Разве он сможет любить ее такой? Она перевела взгляд на памятник Энн.
– Просто у меня был плохой день.
Она бы умерла, но не призналась.
* * *
Элис хотела убить себя. Спонтанные мысли о самоубийстве приходили внезапно и одолевали, заставляя забыть обо всем, загоняя в угол. Но она не хотела умирать. Она по-прежнему уважаемый профессор психологии Гарвардского университета. Она еще может читать, писать и использовать ванную по назначению. У нее еще есть время. И она должна рассказать обо всем Джону.
Она сидела на диване, обхватив колени, и у нее было такое чувство, что ее вот-вот вырвет. Джон замер на краешке кресла с подголовником.
– Кто тебе это сказал? – спросил он.
– Доктор Дэвис, невролог из Массачусетской больницы.
– Невролог. Когда?
– Десять дней назад.
Он отвернулся и стал крутить на пальце обручальное кольцо, будто рассматривая картину на стене. Элис задержала дыхание и ждала, когда он снова на нее посмотрит. Может быть, он уже никогда не будет смотреть на нее как прежде. Она сильнее сжала руками колени.
– Он ошибся, Эли.
– Не ошибся.
– С тобой ничего такого не происходит.
– Нет, происходит. Я стала забывать разные вещи.
– Каждый что-то забывает. Я всегда забываю, куда положил очки. Этот твой доктор тоже скажет, что у меня «альцгеймер»?
– То, что происходит со мной, ненормально. Это не просто проблема с очками.
– Хорошо, ты стала забывчивой, но у тебя менопауза, ты испытываешь стресс, смерть отца, вероятно, всколыхнула те чувства, которые ты испытала, потеряв маму и Энн. У тебя, наверное, депрессия.
– Нет у меня никакой депрессии.
– Откуда ты знаешь? Ты клиницист? Тебе надо было поговорить с твоим врачом, а не с этим неврологом.
– Я говорила.
– Расскажи, что именно она сказала.
– Она не считает, что это менопауза или депрессия. На самом деле у нее не было объяснения. Она думала, что я не высыпаюсь, и хотела подождать и встретиться со мной через два месяца.
– Видишь, ты просто не бережешь себя.
– Она не невролог, Джон. Я прекрасно высыпаюсь. И это было в ноябре. Это было два месяца назад, и лучше не стало. Стало хуже.
Элис просила мужа поверить в то, во что сама не хотела верить месяцами. Начала она со случая, о котором он уже знал.
– Помнишь, я не поехала в Чикаго?
– Это могло случиться и со мной, и с любым из наших знакомых. У нас сумасшедший график.
– У нас всегда был сумасшедший график, но я никогда не забывала сесть на самолет. Я не просто забыла, когда мой рейс, я абсолютно забыла о конференции, на подготовку к которой потратила весь день.
Он ждал. У нее были тайны, о которых он не знал.
– Я забываю слова. Я напрочь забыла тему лекции, пока шла от кабинета к аудитории. В полдень я не могу понять значение слов, которые утром вписала в свой ежедневник.
Она читала его мысли. Переутомление. Стресс. Страхи. Нормально, нормально, нормально.
– Я не приготовила пудинг на Рождество, потому что не смогла. Я не смогла вспомнить ни строчки из рецепта. Он просто стерся из памяти, а ведь я готовила этот десерт без рецепта еще с тех пор, как была девчонкой.
Она представляла неопровержимые доказательства против самой себя. Для суда было бы достаточно. Но Джон любил ее.
– Я стояла напротив «Найниса» на Гарвард-сквер и не имела ни малейшего представления, в какой стороне мой дом. Не могла понять, где нахожусь.
– Когда это было?
– В сентябре.
Она пробила стену молчания, но не решимость Джона доказать ей, что она здорова.
– И это не все. Я с ужасом думаю о том, что забыла о чем-то и даже не заметила этого.
У Джона изменилось выражение лица, как будто он обнаружил на своих пленках РНК нечто, потенциально имеющее значение, что-то вроде пятен в тесте Роршаха.
– Жена Дэна, – сказал он, больше обращаясь к себе, чем к Элис.
– О чем ты?
Стена дала трещину. Она видела это. Сейчас он все поймет, и от его убежденности не останется и следа.
– Мне надо кое-что почитать, а потом я хочу поговорить с твоим неврологом.
Не глядя на Элис, он встал и пошел в свой кабинет. Она сидела на диване одна, обхватив руками колени, и чувствовала, что ее вот-вот вырвет.
Февраль 2004 года
Пятница:
Принять утренние лекарства V
Собрание факультета, 9:00, комната 545 V
Ответить на имейл V
Класс «Мотивации и эмоции», 13:00, Научный центр, аудитория «Б» (лекция «Гомеостаз и манипуляции») V
Встреча с консультантом-генетиком (информация у Джона)
Принять вечерние лекарства
Консультант по генетике Стефани Аарон принимала пациентов отделения нарушений памяти Массачусетской больницы. У Стефани были изогнутые дугой брови, отчего лицо казалось очень открытым, и черные волосы до плеч. Она приветствовала их теплой улыбкой.
– Итак, расскажите, почему вы здесь, – начала Стефани.
– Недавно моей жене сказали, что у нее болезнь Альцгеймера, и мы бы хотели, чтобы ее обследовали на предмет мутации генов ААР, PS-один и PS-два.
Джон сделал свою домашнюю работу. Последние недели он провел, с головой закопавшись в книги по молекулярной этиологии Альцгеймера. Блуждающие протеины, порождаемые этими тремя генами, известны как виновники ранней болезни Альцгеймера.
– Элис, расскажите, чего вы ждете от этих тестов? – спросила Стефани.
– Ну, по-моему, это разумный способ подтвердить мой диагноз. Конечно, есть еще биопсия мозга и аутопсия.
– Вы считаете, что ваш диагноз может быть ошибочным?
– Мы думаем, что это очень даже возможно, – сказал Джон.
– Хорошо, давайте сначала рассмотрим, что будет означать для вас отрицательный ответ. Эти мутации генов проникающие. Если обследование даст положительный результат на мутации АРР, PS-один и PS-два, я скажу, что это надежное подтверждение вашего диагноза. Но если мы получим отрицательный ответ, все будет сложнее. Мы не сможем уверенно интерпретировать, что это означает. Примерно у пятидесяти процентов людей с ранним «альцгеймером» нет мутации этих трех генов. Но это не говорит о том, что у них нет этой болезни или что их болезнь не носит генетический характер. Дело в том, что нам пока неизвестно, в каком гене происходит мутация.
– Разве это не десять процентов у людей ее возраста? – спросил Джек.
– Для этой группы процент немного снижен, это правда. Но если результат обследования будет негативным, мы, к сожалению, не сможем уверенно сказать, что у нее нет этой болезни. Есть вероятность, что Элис просто принадлежит к меньшему проценту больных ранним «альцгеймером», у которых мутация проходит в еще не установленном гене.
Это казалось более чем правдоподобно, если прибавить еще и мнение
