сшила из нее наряд для крещения, поэтому я смог вернуть лишь свои воспоминания, но не прежние силы. Однако я узнал, что сотворили со мной жена и ее народ, как заманили меня к себе, похитили мое прошлое, заставили предать мое собственное племя и взяли в рабство. Мой ребенок стал привязан к ним после крещения, и я уже не мог его забрать. Поэтому сбежал сюда, на эти далекие камни, чтобы жить в одиночестве среди тюленей, гринд, чаек и дельфинов.
Шелки слушал его, затаив дыхание.
– Моя жена беременна, – сказал он после долгой паузы.
– Тогда молись, что вернешься до рождения младенца, – ответил ему старик. – Отыщи свою шкуру и забери дитя с собой, к шелки. Если не успеешь отдать его морю до того, как Народ покрестит ребенка, он больше никогда не сможет жить на свободе с нашим кланом и будет вечно принадлежать людям.
Шелки растерянно на него взглянул.
– Как такое возможно?
Смотритель улыбнулся, но в улыбке его читались лишь горечь и несчастье.
– Женщины из Народа часто так поступают. Ловят себе мужа, чтобы выносить дитя шелки, которое будет расти уже среди их сородичей. Но в плену шелки уже не такие, как на свободе. Они страдают по морю, слышат его голос, хотя больше и не понимают его языка. Они тоскуют по своему клану, ходят потерянные на чужой земле и ищут компании людей, пускай даже неосознанно, пытаясь избежать тирании своих жен. А жены их, разочарованные в своих возлюбленных, ищут утешения в материнстве и крестят своих детей, чтобы те остались с ними и шелки не могли их забрать.
Юноша побледнел.
– Значит, мне надо вернуться до начала мая!
– Да, – подтвердил смотритель. – Если Народ даст твоему ребенку имя, он уже никогда не вернется в клан и не услышит голос океана. Он станет китобоем, и будет убивать наших сородичей ради их шкур, и умрет потерянным бедняком, хотя раньше мы были королями и королевами синей соляной тропы.
На этом его история подошла к концу, и смотритель ушел в свою башню, а шелки побрел к пристани, размышляя над услышанным и думая о том, что та рыжая красавица сейчас тоже была в летах, а ее ребенок уже вырос и, возможно, унаследовал цвет волос матери…
На берегу, куда он недавно вышел с тремя другими членами экипажа, его никто не ждал. Люди со шлюпкой пропали, а корабль уже превратился в пятно на манящем, ярком горизонте. Северное сияние окутывало его подобно сияющим шелковым парусам. Очевидно, команде надоел лежень, приносящий неудачу, и за те полчаса, пока шелки тащил сани, разговаривал со смотрителем и возвращался на причал, шлюпка вернулась на «Кракен» и моряки вместе с китобоем уплыли без него.
Шелки долго стоял на берегу, вглядываясь в далекий горизонт. Паруса «Кракена» постепенно уменьшались на фоне вуали северного сияния. Небо приобрело зеленый оттенок, затем розовый, золотой, наконец – самый насыщенный синий, какой только можно представить.
Юноша наблюдал за тем, как по темному своду рассыпаются бледные звезды, а облака под ними прорывает серебристый серп луны. Наконец он развернулся и побрел обратно к маяку Сул-Скерри, поскольку уже замерз и у него не было другого выбора. Шелки постучал в дубовую дверь и немного подождал, но ему никто не ответил. Тогда он зашел внутрь и осмотрелся.
Маяк на Сул-Скерри был построен из серого гранита, слабо мерцающего на свету, а винтовая лестница проходила сквозь него подобно позвоночнику, связывая разные этажи: кладовую, жилую комнату и верхнюю каморку при фонаре, окруженную зеркалами, отчего создавалось впечатление, будто она пылает холодным огнем. Смотритель сидел на табурете, отбросив капюшон, в вязаном свитере и штанах из парусины. Он читал книгу, но шелки не мог разобрать ее название, поскольку не умел читать.
– Тебя бросили? – догадался старик, смерив юношу взглядом.
Свет лампы освещал крупные черты его смуглого лица и невыразимо печальные, но внимательные глаза.
– Следовало догадаться, – тихо продолжил он. – Видимо, твои товарищи начали что-то подозревать. Хотя все могло закончиться хуже. Выбросили бы за борт, и дело с концом. Как знать – может, испугались гнева океана. Моряки – народ суеверный. Или испугались меня, смотрителя маяка, который не дает им разбиться о камни. Как бы я не узнал, что сотворили с моим сородичем, и не погасил свет на маяке.
– Я не могу здесь оставаться, – объяснил шелки. – Мне надо вернуться на острова за моим ребенком. Наверняка у вас есть лодка, хотя бы рыбацкая…
Старик пожал плечами.
– Ты их уже не догонишь. Да, есть у меня одна лодка. Совсем простенькая, маленькая. Я хожу на ней рыбачить и ловить омаров. Впрочем, будь у меня и большая шхуна с парусами, ты бы все равно не нагнал «Кракен». Он уплыл уж какое-то время назад и в любом случае придет в порт раньше тебя. Тесть расскажет все как было твоей жене, а она разрежет шкуру, как когда-то сделала моя, и покрестит ваше дитя в деревенской церкви, и вы с ним уж никогда не вернетесь в тюлений клан. Я ведь уже видел, как это бывает, и еще не раз увижу за свою долгую-долгую жизнь. То было мое проклятие, моя тяжелая ноша, а теперь будет и твоя.
Шелки не желал его слушать.
– Должен быть выход, – не сдавался он. – Должен быть способ уплыть со шхер!
Смотритель отложил книгу и заговорил участливым, но не терпящим возражений голосом.
– Его нет. Разве что на следующем корабле, который привезет мне товары через три месяца. К тому времени твоего ребенка уже покрестят, и он больше не сможет плавать вместе с шелки. Забудь о нем и смирись с тем, что уготовила тебе судьба. Оставайся со мной на Сул-Скерри. В жизни смотрителя маяка есть и свои радости. За многие годы я собрал немалую библиотеку и быстро научу тебя читать. Научу и языку тюленей, и зову ту́пика и водореза. Я уже стар, и мне нужен кто-то молодой на смену. Ты продолжишь мою работу и научишься быть благодарным за то, что имеешь.
– Ни за что, – отрезал шелки. – Либо я покину эти шхеры, либо умру.
Он набросил капюшон из волчьей шкуры на голову, сбежал вниз по ступеням и поспешил на берег, у которого играли серые тюлени, и окликнул их. Его крик разнесся по мерзлому океану, но вместе с памятью шелки лишился и своего родного языка. Тюлени различили ярость и напряжение в его голосе,
