правда, — подтвердила Наташа. И с грустной, немного смущенной улыбкой добавила: — А перед этим Илья Семеныч потерял очки… Представляете? На войне — очки потерять? Беспомощный был, как ребенок…
Ребята помолчали, оценивая про себя далекую фронтовую беду Мельникова и ту особую, личную, интонацию, с какой рассказала о ней их англичаночка…
— Наталья Сергеевна, а правда, что Илья Семенович уходит от нас?
— Как уходит? Откуда вы взяли?
— Говорят. Даже говорят, он заявление уже написал…
У Натальи Сергеевны был такой растерянный взгляд, так дрогнули губы, что Света Демидова сразу поспешила на помощь:
— Врут, наверно! Не верьте, Наталья Сергеевна, это все сплетни!..
Кабинет директора школы.
Оттуда выходят Мельников и Генка. Молча начинают подниматься по лестнице.
Илья Семенович оглянулся и увидел, как за ними вышла Светлана Михайловна, кашляя и брезгливо держа поодаль от себя сигарету.
— Иди в класс, я сказал! — сердито шикнул Мельников на Генку и спустился.
Увидев его рядом с собой, Светлана Михайловна снова захлебнулась кашлем.
— Вы зажгли фильтр, надо с другого конца, — сказал Илья Семенович и протянул ей пачку сигарет.
Светлана Михайловна не взяла. Измененным, низким голосом проговорила:
— Ну, спасибо, Илья Семеныч! Хороший подарочек… Вы сделали из меня посмешище! Вам надо, чтобы я ушла из школы?
— Светлана Михайловна…
— Им отдаешь все до капли, а они…
— Что у нас есть, чтоб отдать, — вот вопрос… Послушайте! Вы учитель словесности. Вам ученик стихи написал. Это хорошо, а не плохо, — сказал он так, словно ей было пять лет и она плохо слышала после свинки.
— Ну, не надо так! Я еще в своем уме, — вспылила она. — «Дураки остались в дураках», — он пишет. Это кто?
Вопрос был задан слишком в лоб, и Мельников затруднился.
— Боюсь, что в данном случае это мы с вами… Но если он не прав, у нас еще есть время доказать, что мы лучше, чем о нас думают, — сказал он тихо, простодушно и печально, с интеллигентским чувством какой-то несуществующей вины…
— Кому это я должна доказывать?! — опять вскинулась Светлана Михайловна, багровея.
— Им! Каждый день. Каждый урок, — в том же тоне проговорил Мельников. — А если не можем, так давайте заниматься другим ремеслом. Где брак дешевле обходится… Извините, Светлана Михайловна. Меня ждут.
Он уже поднимался по лестнице, когда она тихо спросила, не в силах проглотить сухую кость обиды:
— За что вы меня ненавидите?
— Да не вас, — досадливо поморщился он. — Как вам объяснить, чтобы вы поняли?..
— Для этого надо иметь сердце, — сказала она горько.
Мельников приподнял плечи, секунду помедлил и стал решительно подниматься. Сверху, облокотясь на перила, глядел спасенный — до ближайшего педсовета! — Генка Шестопал…
…В класс они вошли вместе — Генка и Мельников. Стоило Генке сесть на место, расстегнуть портфель, как к нему потянулись руки для пожатия, зашелестел шепот: «Ну что было-то?», — но Генка не мог сейчас отвечать.
На Илью Семеновича класс смотрел теперь восхищенно. Наташа вернулась на свою последнюю парту.
— Урок прошел удивительно плодотворно, усмехнулся Мельников устало. — Дома прочтете о Декабрьском вооруженном восстании. Все… А теперь…
Зазвенел звонок.
— А теперь — прощайте.
Девятый «В» смотрел на него с небывалой тревожной сосредоточенностью. Мертвая стояла тишина. И у Наташи в глазах испуг…
— Итак, до понедельника. И постарайтесь за это время не сжечь школу, — быстро взглянул Илья Семенович на Генку и захлопнул журнал. — Все свободны.
Облегченно вздыхают ребята. И спешат убраться в коридор, оставить их наедине — а чем еще отблагодарить Мельникова за испытанное сегодня наслаждение справедливостью? Тех, кто не сразу это смекнул, подгоняли сознательные: живей, мол, тут не до вас…
Мельников и Наташа вдвоем. Без всяких предисловий он вынул из внутреннего кармана тот листок, который мы уже видели у него в руках, и сказал:
— Наташа! Отбил… Хотите послушать?
Да, она хотела…
Это не вранье, не небылица:
Видели другие, видел я,
Как в ручную глупую синицу
Превратить пытались журавля…
Чтоб ему не видеть синей дали
И не отрываться от земли,
Грубо журавля окольцевали
И в журнал отметку занесли!
Спрятали в шкафу, связали крылья
Белой птице счастья моего,
Чтоб она дышала теплой пылью
И не замышляла ничего…
Но недаром птица в небе крепла!
Дураки остались в дураках…
Сломанная клетка…
Кучка пепла…
А журавлик —
снова в облаках!
— А знаете, что он написал в этом сочинении?
— Откуда я могу знать? Теперь этого никто не узнает, — засмеялся Мельников.
— Он написал: «Счастье — это когда тебя понимают…»
— И все?
— И все!
Неловко было им оставаться дольше в пустом классе под охраной такого количества «заинтересованных лиц».
Мельников с силой открыл дверь.
От этого произошел непонятный шум: оказывается, Сыромятников подслушивал и получил за это сногсшибательный удар дверью по лбу!
Вот он сидит на полу, вокруг все ребята над ним смеются. И Наташа. И сам Илья Семенович. А Сыромятников сидит, раскинув широко свои длинные ноги, сначала кряхтит, но потом скалится всей прелестью своей щербатой, лошадиной, неповторимой улыбки:
— Законно приложили!..
Проходивший мимо первоклассник Скороговоров потянул его за рукав:
— Дядь, вставай, простудишься.
ЕЛЕНА ВОРОНЦОВА
НЕЙЛОНОВАЯ ТУНИКА
«Нейлоновая туника» — повесть о девушке, которая вдруг стала учительницей, и об этой профессии.
Когда я училась в школе, мне очень нравилось читать, как Жилин в «Кавказском пленнике» лепил для Динки глиняных кукол и вырезал из дерева ножиком валик, а валик оперял дощечками — и получалось водяное колесо. В «Войне и мире» я любила следить за невысоким сутуловатым капитаном Тушиным, когда он, попыхивая трубочкой и представляясь себе «огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра», держал своими одинокими четырьмя пушками всю русскую передовую.
Я хотела знать, как люди сражаются, пишут книги, делают машины и вообще: как это все получается — машины, книги. Что и после чего, создавая их, люди делают, о чем в это время думают и какие им нужны знания. Я запоминала, как строгановские художники-изографы у Лескова составляют нежные, растворенные на яйце краски, левкасят доски казанским алебастром — левкас делается гладок и крепок, как слоновая кость, — и на нем пишут
