подход строится на аналогии с компьютером. Невротическая проблематика как предмет работы терапевта – это недостаточно оптимальное функционирование «софта», то есть программного обеспечения. На психиатрическую депрессию больше влияет «хард», компьютерное железо. Это эндогенный процесс. Здесь больше биохимии.
Проще говоря, психиатрия – это больше биохимии, больше харда, а неврозы – это больше софта, это дисбалансы, обусловленные глючным программным обеспечением.
Когда в ходе собеседования с пациентом я ощущаю явное ценностное, идеологическое, мировоззренческое влияние на эмоциональное состояние, то здесь можно уверенно говорить о невротическом состоянии.
Когда этого материала мало, а мы имеем мощные реакции, это депрессия эндогенная, клиническая, и здесь без медикаментозной поддержки не обойтись. В таком состоянии человек не способен не то чтобы обсуждать какие-то проблемы, он даже дойти до терапевта-аналитика не сможет. При таких тяжелых случаях медицинская помощь абсолютно очевидно нужна. Тут надо иметь в виду, что клиническая депрессия – очень серьезное заболевание с высоким показателем летальности.
В каком-то смысле их можно разделить, разнеся по шкале интенсивности. Если чувство одиночества, бессилия, бессмысленности существования (а эти ощущения часто являются спутниками депрессии) настолько сильно, что не дает человеку поддерживать свое существование во всех аспектах, от труда до организации питания, это предмет психиатрии.
Если же речь идет о такой интенсивности этих переживаний, при которой человек может работать, поддерживать свое здоровье, но при этом страдает от негативных переживаний и понимает, что они резко сужают качество его жизни, тогда это – поле деятельности психотерапии.
Если переживание не настолько сильное и является, скорее, метафорой уныния, то это предмет исследования культуры повседневности.
Негативные эмоции, одиночество, чувство потери, неполноценности – это неотъемлемая часть человеческого бытия, так что вряд ли стоит любое подобное состояние считать недугом. И здесь вполне закономерно возникает вопрос: «А был ли мальчик?» [10]
Может, никакой депрессии не существует в природе? И все это лишь маленькая ложь «Большой Фармы» [11], играющей на нашей мнительности ради получения сверхприбыли? И в темной комнате человеческой психики мы пытаемся разглядеть черную кошку депрессии, которой там на самом деле нет? А есть лишь естественные реакции организма, а отнюдь не отклонение от нормы, которое необходимо лечить? В таком случае что есть норма?
Тут мы вступаем на минное поле вопросов, которые граничат уже не столько с практикой психотерапии, сколько с философией, культурологией и даже социологией. Что такое норма для человеческой психики? Это непростой вопрос.
Есть предположение, что в результате нескольких войн в XX веке российская семья стала настолько обескровленной, что не может обеспечить развитие неневротической личности. И значительная часть населения нашей многострадальной Родины в своих мотивациях и эмоциональных реакциях находится в состоянии хронического психоневроза. Чем, кстати, активно пользуются власть предержащие и политтехнологи. Можно ли назвать это состояние нормой, если оно из индивидуального маргинального явления становится массовым? Это очень тонкая философская проблематика, которая еще требует своего осмысления.
Психотерапевт же работает с вещами более определенными и конкретными. Он отвечает на заявку о страданиях. То есть человек обращается за помощью (которая, к слову, ему стоит денег) не для того, чтобы стать лучше, а чтобы избавиться от страданий.
Если для него депрессия является признаком избранности и никак не мешает жить, то нет проблем.
Это может показаться парадоксальным, но такая эмоциональная ситуация может быть даже чем-то выгодна человеку.
Или она необходима для реализации каких-то планов. Например, в своей депрессии он черпает вдохновение для творчества, поэтому специально для нее разводит не вульгарных прусаков, а аппетитных мексиканских тараканов.
«Я не страдаю депрессий, я ею наслаждаюсь». Такое тоже бывает. Нужно ли пытаться вырвать человека из этого состояния, вывести из зоны его комфорта? Это задача для близких – в принципе, они могут сдвинуть его мотивацию на изменения, но человек сам должен созреть для этого решения. «Да не выйду я из круга!» [12] – отвечает Хома Брут, и тут его можно понять. Так что не все – то, чем кажется. И вопрос – будем лечить или оставим жить? – опять остается открытым.
В школьные годы у меня была толстая тетрадь, куда я записывала всякие афоризмы мудрых людей, казавшиеся мне важными и точными. Была в ней и цитата (как я считала, из Горького): «Человек рожден для счастья, как птица для полета». Красивые слова, в которые так легко верится в детстве. В которые хотелось верить. Почти как в то, что коммунизм – светлое будущее всего человечества.
Время шло, и вера – во что бы то ни было – постепенно угасала. Сперва – в светлое будущее человечества, потом – в свое собственное и в родительскую любовь. Впоследствии, когда с психотерапевтом мы прорабатывали мои детские эпизоды, я многое стала вспоминать и понимать.
В детстве я почти не видела снов. А если что-то изредка снилось, то это был один и тот же многосерийный кошмар. Черные стены лабиринта, мрачные коридоры, жуткие комнаты без окон. Серия за серией я искала выход. Я с самого начала знала, что он есть и что я его обязательно найду. Чаще всего сон заканчивался раньше, и я просыпалась от страха, когда стены начинали сдвигаться, чтобы раздавить меня в лепешку. Но иногда мне все же удавалось дойти до заветной двери. Вот только выйти из этих застенков я все равно не могла – дверь сторожил огромный клыкастый волк.
Сейчас даже смешно говорить об этом (тоже мне Красная Шапочка), но тогда этот навязчивый сон наводил на меня неподдельный ужас, едва начавшись. И наутро я всегда его отчетливо помнила. Но самым мучительным было то, что это жуткое ощущение беспомощности и отчаяния не исчезало и наяву. Ощущение, что я заперта в темнице. В невидимой, но от этого еще более страшной темнице, выхода из которой нет.
Родителей мало заботило мое душевное состояние. Они были заняты другими, более важными вопросами: как накопить денег на новую стенку или ремонт, куда поехать в отпуск и как на него сэкономить, кого пригласить на Новый год и у кого занять до получки. Мама к тому же была всерьез озабочена своей карьерой в профсоюзе (была в советские времена такая организация).
Общественная работа придавала ей уверенность в себе и ощущение собственной значимости. С ней, простым техником, считалось начальство, благодаря профактиву у нее появились связи на разных уровнях руководства, что помогало разрешать, в том числе, и какие-то конфликты по работе. За это ее ценили и уважали в
