коллективе. Сейчас я думаю: а может, это просто была ее собственная дверка в большой мир, которую так долго искала и я сама? Но тогда я знала лишь одно: до меня ей нет дела. Одета обута, сыта, двоек нет – что еще нужно?
Позже, как ни пыталась, я не могла вспомнить ни одного раза, когда бы мама меня приласкала, обняла, погладила по голове или хотя бы заплела косички. Я не чувствовала от нее тепла. Может, поэтому мы с матерью никогда не были близки, никогда не говорили о чем-то личном, не делились какими-то своими женскими секретами.
«Уроки сделала?» – «Да». – «Пропылесось в коридоре и сходи за хлебом». Вот и вся любовь. Одно время я даже начала сомневаться: может, я им не родная дочь? Может, меня взяли из приюта, и рано или поздно отыщутся мои настоящие мама и папа, которые будут меня любить…
В общем, жизнь казалась мне абсолютно беспросветной и заранее прописанной на годы вперед, обреченной на болотную тоску. Я видела ее такой же убогой, как и жизнь родителей, – от зарплаты до зарплаты, работа – быт – работа, раз в год – отдушина отпуска. Когда я думала о своем будущем, я надеялась, что, став взрослой, смогу хотя бы сама решать, что мне делать, куда идти, как одеваться, с кем дружить и как себя вести. Но, возвращаясь с небес на землю, вокруг себя видела одни лишь рамки и стены, которые не проломить. Ни шагу в сторону, только строго по колее.
Каждое утро я должна вставать ни свет ни заря, надевать дурацкую форму и идти в школу, должна получать знания, которые мне не интересны и которые никогда не пригодятся в жизни. Я должна учиться на одни пятерки, чтобы быть на хорошем счету у учителей и чтобы у меня были перспективы на будущее, должна себя хорошо вести, словом, быть примерной девочкой.
Кругом должна. Окончив школу, я должна поступить в институт, чтобы потом устроиться на хорошую работу и получать нормальную зарплату. Вуз, конечно же, я должна выбрать технический, чтобы наверняка поступить.
– Какая журналистика?! Какая психология?! Какие международные отношения?! О чем ты? У нас нет нигде никакого блата и денег на взятки тоже, – пытался увещевать меня отец.
– Какой пединститут? – поддакивала ему мама. – Чтобы тебя потом послали в какую-нибудь тмутаракань ишачить за копеечную зарплату? Не хочешь в институт? Хочешь пойти работать? Кем? Продавщицей в винном отделе? А может, уборщицей в ЖЭКе, как твоя бабушка, которая всю жизнь горбатится, отдраивая чужое дерьмо с лестниц?
– Смотри на вещи здраво, будь реалистом. Без высшего образования ты ничего не добьешься в жизни, – уверял отец, который в свое время сам не смог закончить институт. – Ты уже достаточно взрослая, чтобы это понимать.
Да, я была тогда достаточно взрослой для того, чтобы примириться с реальностью, но недостаточно взрослой для того, чтобы мои желания и чувства кто-то принимал всерьез. Это угнетало еще больше, чем отсутствие альтернативы. Человек рожден для счастья? Да вы смеетесь!
Подруг у меня не было ни во дворе, ни в школе. В классе меня не любили: мои сочинения всегда были лучшими, самые сложные задачи я решала в два счета, к тому же я была замкнутой и не прибивалась ни к одной группировке. Но самое страшное «предательство», по мнению моих одноклассников, состояло в том, что я никогда не прогуливала уроки, даже когда на такой «подвиг» подписывался весь класс.
За это мне объявляли бойкот, а однажды даже попытались устроить «темную». Подстерегли на выходе из школы, оттащили на задний двор и стали дразнить, дергать и пинать. Но на мою удачу заварушка закончилась неожиданно быстро. Какой-то старший парень, проходивший мимо, грозно на них рявкнул, растолкал и, решительно схватив меня за руку, вытащил из этого ведьминого круга. Так я познакомилась с Егором.
Егор стал моей единственной и верной тропинкой к свободе.
За то недолгое время, что мы провели вместе, я успела ощутить ее вкус. Он был старше всего на год, но выглядел совсем взрослым. Сначала мы, как двое заключенных, осторожно перестукивались через стену, но потом прокопали друг к другу тоннель и могли говорить по душам без оглядки.
«Школа – это отстой, – соглашался он. – Я потому и свалил в ПТУ, здесь хотя бы сразу профессию дают, да и отношение человеческое. А в школе такие же уроды были, да еще и классная постоянно докапывалась, что да как у меня дома». Жили они вдвоем с отчимом – мама умерла два года назад, что-то с онкологией там было. Егор казался мне таким сильным и уверенным в себе, прожженным циником и матерщинником, но я видела слезы в его глазах, когда он рассказывал о маме. Он говорил, что отчим долго держался, из последних сил, пока мать болела, делал для нее все, что только возможно. Но когда ее не стало, не смог пережить, сломался, стал пить по-черному. Теперь он не задерживался на одной работе дольше 2–3 месяцев, часто вообще не работал и перебивался случайными заработками. В результате совсем опустился, стал скандалить и срываться на Егора, постоянно шпынял его и посылал за водкой.
Я рассказывала ему о своих конфликтах с родителями, и он, как ни странно, встал на их сторону: «Они заботятся о тебе как умеют. И да, тебе обязательно нужно выучиться, получить диплом. У нас ведь как – без бумажки ты какашка, а с бумажкой – человек. Без диплома ты постоянно будешь упираться в потолок. Оно тебе надо?»
А еще Егор помог мне пресечь школьную травлю. «Эти шакалята смелые только в стае, а по натуре трусы. Они и мизинца твоего не стоят. Научись давать им отпор, я ведь не смогу все время быть рядом». Он показал мне парочку приемов самозащиты, а потом отвел в школу карате, где занимался сам. Договорился с тренером, что я буду ходить вместо него. «Там оплачено на три месяца вперед, а я все равно не смогу сейчас заниматься. Да мне уже и не нужно», – сказал он, отдавая свое кимоно.
Уроки Егора и занятия в секции очень скоро дали результат. Когда мне опять захотели устроить взбучку, я легким движением руки провела болевой прием зачинщику свары, вдобавок обложив всю компашку трехэтажным матом. От меня отстали раз и навсегда и даже зауважали. Егор-таки научил меня плохому, как всегда грозился в шутку.
Я стала смелее смотреть на мир и даже решилась на маленький бунт:
