Ах, как ей хотелось продлить это тревожное житие с ним, с блаженством и страхом пополам! Каждое утро, уходя на работу, она с тайным ужасом спрашивала себя мысленно: "А вдруг это была последняя ночка? Вечером вернусь - а его нет и не будет..."
В дверь кто-то постучал. Дарья вздрогнула: кого это нелегкая несет? Иван ушел с ключом.
- Кто там? - спросила она с порога кухни.
- Даш, это я... Павел. Открой!
Она открыла дверь и спросила сердито:
- Ты зачем приехал?
- Пусти меня! Поговорить надо. Дело есть. Тебя касается и его...
Она вздрогнула, помедлила и уступила.
- Ладно, проходи.
В прихожей указала Боборыкину на вешалку.
- Раздевайся, раз вошел. Только имей в виду: лясы точить я с тобой не собираюсь. Выкладывай свое дело и сматывайся.
Боборыкин вошел в комнату, озираясь по сторонам - нет ли кого? Присел на диван, начал вкрадчиво:
- Даша, я прошу - выслушай спокойно и подумай.
- О чем ты?
- Я слышал, ты замуж выходишь... Хочешь расписаться...
- А тебе-то что?
- Я, кажется, мужем тебе доводился, - хмыкнул Боборыкин.
- Вот именно: доводился. И меня чуть не довел до точки.
- Вон как ты мое добро вспоминаешь. Другая спасибо сказала бы.
- За что?
- Хотя бы за квартиру, которую я тебе оставил. - Он обвел руками вокруг себя. - Неплохая квартирка.
Квартира и в самом деле была неплохой - двухкомнатная, в кирпичном доме, с широкими окнами, с коврами на стенах, с большим зеркальным сервантом.
- Квартира государственная. Мы ее вместе получали.
Боборыкин усмехнулся.
- Извините, счетоводам таких квартир не дают. Она была закреплена за предом райпотребсоюза. А председателем был вроде бы я.
- Какое это имеет значение теперь?
- А такое, что я добра тебе желаю и сделал много добра. Вот хоть эту квартиру переписал на тебя. А когда у нас жизнь не сложилась, уехал добровольно.
- Ты уехал добровольно? Не ври! Ты следы заметал. Разоблачений боялся, после того как тебя сняли.
- Каких разоблачений?
- Таких. Сколько вы через сельповские магазины неоприходованного меху распродали?
- Чего ты мелешь? Откуда ты это взяла?
- Оттуда. Серафим, наш фининспектор, рассказывал про эти махинации. Да я и сама кое-что теперь понимаю. Это я раньше была глупой, по молодости. А такие шашни, которые вел ты, не каждый поймет и раскусит.
- Это никем не доказано.
- Может, еще докажут. То-то вы и смотались вовремя. А мне сразу заливал, что едешь в тайгу на заработки, мол, приелись друг другу. Давай врозь поживем на отдалении. Авось соскучимся и все наладится. А сам прихватил с собой Маньку Лисицу из Синюхинского сельпо. И полгода с ней жил как с законной женой. И ее бросил. Думаешь, я про это не знаю? Подлец ты, Пашка, подлец!
- Насчет Маньки - это все наговоры. Пусть сперва докажут.
- Кому надо доказывать? Мне, что ли?
- Хотя бы. А может, зазря меня обвиняешь?
- Да господи! Живи, как хочешь. Не обвиняю я тебя. Да и что нас связывает? Семеро детей по лавкам? И документы наши чистые. И слава богу, что я с тобой развелась. И тогда обманывал меня - все тянул... И слава богу!
- Развелась... И вот тебе мой совет: не расписывайся с Чубатовым.
- Какое тебе дело? Все мстишь ему, что лес у тебя не купил?
- Его гитара? - указал на висевшую на стене гитару, усмехнулся. Доигрался. Его посадят, если уже не посадили.
- Врешь!
- Точно тебе говорю. В городе слыхал, от верного человека. Хочу помочь тебе, открыть глаза. Смотри не распишись с подсудным человеком.
- Негодяй! Мучитель!
- Глупая ты, Дашка. Я надеюсь, ты еще одумаешься. Помни - я всегда помогу.
- Пошел ты со своей помощью!
В дверях кто-то заскрежетал ключом. Боборыкин вздрогнул.
- Кто это?
Даша, не отвечая, вышла в прихожую, оттуда послышался голос Чубатова:
- Добрая весть, Дашок! Комиссию собирают в райисполкоме. Лес мой хотят оприходовать.
С порога, увидев Боборыкина, вопросительно глянул на Дашу.
Даша ответила:
- Пришел предупредить меня, чтобы я с тобой не расписывалась.
- Что это значит? - спросил Чубатов, переводя взгляд с Даши на Боборыкина и снова на нее: скулы его в один момент сделались багровыми, глаза заблестели.
И Даша порозовела, ноздри ее округлились и подрагивали; глядя с ненавистью на Боборыкина, она заговорила, чеканя слова:
- Он, видите ли, заботу проявляет о моем благополучии. Потому и наговаривает на тебя, и лесорубов натравливал.
- За этим и приехал сюда? - Чубатов, сощурив глаза и сжимая до белизны губы, грозно приближался к Боборыкину.
Тот встал, азартно и злобно произнес:
- Не только за этим... А еще хочу посмотреть, как посадят тебя.
- Меня-то когда еще посадят. А я тебя сейчас посажу...
Коротким и сильным ударом под дых Чубатов сбил Боборыкина. Тот, перегнувшись, ткнулся головой на диван.
- Встань! - Чубатов схватил его за грудки, приподнял левой рукой, притянул к себе, тот вдруг хватил его зубами за палец.
- Ах ты, гад! С-собака! - И снова правой ударил Боборыкина в челюсть.
Боборыкин перевалился через диванный валик и сбил спиной стул. Чубатов поймал его за шиворот, опять поднял.
- Это тебе за Дарью. А теперь за меня получи!
Он снова ударил Боборыкина в лицо, тот пролетел в прихожую, спиной раскрыл дверь и упал на порог.
Чубатов взял его под мышки, вытащил на крыльцо и столкнул вниз. Потом снял его куртку с вешалки и выбросил из дверей. Боборыкин неожиданно резво вскочил на ноги, схватил куртку и отбежал на почтительное расстояние.
- Это все тебе приплюсуется, приплюсуется! - крикнул, грозя кулаком.
- Пошел вон! Мразь...
Чубатов закрыл дверь и вернулся в дом; из левой руки его текла кровь. Размазывая ее правой ладонью, сказал, кривя губы:
- Собака! Надо же - руку укусил.
- Дай я тебя платком перевяжу! - ринулась к нему Даша.
- Да пустяки!..
Она ловко и быстро перетянула платком его руку и завязала двумя узелками концы платка. Потом, тревожно заглядывая в глаза ему, спросила:
- Иван, это правда, что тебя посадят?
- Врет.
- Ваня, милый! Я так боюсь за тебя, так боюсь... - Она прижалась к его груди и заплакала.
- Успокойся, успокойся. - Он гладил ее по голове, как ребенка. - Видишь - я у тебя. Мы очень мирно беседовали с капитаном и расстались друзьями. Он даже хлопотал за меня в райисполкоме.
- Я знаешь о чем подумала? - Она запрокинула голову и опять поглядела в лицо ему. - Если тебя посадят, я стану твоей женой.
- А если нет? - Он с ласковой насмешливостью глядел на нее. - Ну, чего молчишь? Будешь раздумывать? Тогда я попрошу капитана, чтобы меня посадили сегодня же.
- Типун тебе на язык! Что ты говоришь такое? - испуганно запричитала она. - Вот беду накличешь! Разве можно смеяться над судьбой?
- А я не смеюсь. Моя судьба - ты. Она в моих руках. - Он обнял ее и поцеловал.
Им помешал стук в дверь.
- Неужели ему мало? - сказал Чубатов, оставляя ее. - Погоди, я сейчас.
Даша оправила на себе одежду, причесала волосы, обернувшись к зеркалу, и с ужасом заметила в зеркале, как в комнату входил вместе с Чубатовым капитан Коньков. Она выронила гребешок; падая, он простучал каким-то странным сухим костяным стуком. Обернулась; все с минуту стояли как немые, глядя друг на друга.
- Иван Гаврилович, - сказал Коньков Чубатову, - я должен взять вас под стражу.
- Ваня! Ва-а-аня! - с душераздирающим криком Даша бросилась к Чубатову и зарыдала, затряслась у него на груди.
- Ну, будет, будет, - утешал ее тот и виновато Конькову: - Извините, капитан... женщина.
- Да я понимаю. Может, мне выйти на минуту?
- Нет, - твердо сказал Чубатов. - Когда болит зуб, его сразу надо дергать.
Даша умолкла внезапно и теперь смотрела во все глаза на Чубатова. Иван поцеловал ее как-то церемонно и обернулся к Конькову.
- Я готов, капитан, - хлопнул себя по животу: - У меня зипун - весь пожиток. - Потом Даше: - Чего понадобится, попрошу у тебя.
- Я все принесу, - пролепетала она.
- Да, вот еще! - Чубатов вскинул голову и как-то весело посмотрел на Конькова: - Капитан, а можно мне идти с гитарой?
- Можно... до самой камеры.
- Вот спасибо! - Чубатов снял со стены гитару, подошел к Даше, еще раз поцеловал ее: - Не горюй! - И потом капитану: - Пошли!
Чубатов шел рядом с Коньковым, как с приятелем, и пел под гитару:
Я поднялся к тебе на Большой перевал,
Я все ноги разбил, я все путы порвал...
Прохожие и подумать не могли, что один из этих двоих был арестованным, второй же - конвоиром.
А Даша стояла на крыльце, прислонившись к дверному косяку, и смотрела невидящими глазами прямо перед собой в темноту, откуда долетала к ней, все отдаляясь, негромкая песня Чубатова.
19
Коньков пришел домой поздно, в скверном настроении. Моросил дождь, и на сапоги налипла ковлагами придорожная глина. Обчищая об железную скобу сапоги, еще подумал: теперь бы выпить не грех с каким-нибудь приятелем. А Ленка разве компаньон в таком деле. Да еще и обругает, если предложишь.
