(Это потому что вы не знакомы с моей книгой "Россия. Правосудие.
Сто лет беззакония").
Но вдумайтесь: это суд того самого государства, которое за болтовней о справедливости не наказало практически ни одного участника репрессий и даже не репрессий, а бессмысленных издевательств над людьми. И вот, сражаясь, как Гондла, с этим государством, вы боитесь его, вы заметаете следы, значит, вы не верите до конца в справедливость с его стороны. Вы совершили что-то, с вашей точки зрения, справедливое, но вы и стрятались, а вдруг вас за это накажут.
И еще я хочу сказать, что, убив его, вы взяли на себя ответственность за его грехи. Душа убитого, как нам трактуют все религии мира, попадает не в такие условия, как душа убийцы. Плотников жил себе и, уверен, каждый час думал о своей жизни, чем ближе к смерти, тем больше. А вы прекратили его думы, взяв их на себя. И я не уверен, что вы сможете теперь спокойно жить на свете. Вы слишком совест.тавы, если даже судить, как это ни парадоксально, по вашему последнему поступку. А второе отягчающее обстоятельство, - продолжал визитер во времени, - то, что убили вы не представителя гнусной и мерзостной системы, а немощного старика, к этой системе никакого отношения давно не имеющего, то есть я хочу сказать, что опять сила победила силу, а не справедливость силу. Перед кем вы теперь герой, перед вашей (нашей)
мамой? Так я уверен, что вы ей ничего не рассказали и не расскажете.
Потому что, если она для вас Бог и совесть, как и для меня, то вы поступили против нее.
- Знаете что, - вдруг перебил сам себя мой дорогой "я", я прочел ваш "Огненный столп" и "Моцарта и Сальери" и зауважал вас. Зауважал за то, что в этих своих прозведениях вы вмешались в историю и не дали гнусному итальянишке убить великого композитора, а чекистам расстрелять Гумилёва. Поэтому мой вам совет читателя и человека, который знает о несправедливости больше, чем все писатели на свете, - заводите вашу машину времени и отправляйтесь к этому Плотникову в его эпоху. Там и померяйтесь с ним силами.
- Это неплохая идея, тем более, что вполне осуществимая. Стоит только отправиться в матушкину спальню, взять крест Сильвапо, вложить его в паз бюро и...
Сперва в комнате появилось объемное изображение прошлого, конкретизирующееся с каждым мгновением, а потом зазвучал бабушкин голос.
Нам были запрещены книги, бумага, карандаши, иголки, крючки для вязания. Один раз в месяц производился тщательный обыск, нас с вещами выводили в пустую камеру, раздевали догола, ощупывали одежду, смотрели в уши, в рот, подмышками, между ног. (Если честно, я по-женски была довольна своей породой. Надзиратели ахали, видя меня. А женщины говорили: да, тебе хорошо, тебя не ударят, такую красоту не бьют).
А тем временем обыскивали нашу камеру, осматривали стены, карнизы.
Бани регулярной у нас не было. Мы совершенно оборвались, обносились.
Туфли, в которых меня арестовали, развалились, каблуки оторвались еще в Георгиевском "путешествии", а то, что можно было привязать к ногам, сгнило от сырости.
В уборных дрянь стояла по щиколотку. На мне был свитер, в котором меня арестовали. Я его обменяла на низкие без каблуков галоши.
В конце концов мы стали жаловаться и требовать иголку и нитки.
Наконец, нам стали давать иголку с нитками, а вечером на проверке отбирать. Воспользовавшись такой возможностью, я сшила себе тряпочные тапочки, всунула их в галоши.
Так пробежали еще недели, а то вдруг вывели с вещами под дождь.
Хороший был дождь, вкусный, августовский.
- Куда?
- В Находку, мать твою.
И вот тут охранник протянул мне местную газету, где было написано о том, что в числе фашистских недобитков я вместе с другими была приговорена к смертной казни и что приговор уже приведен в исполнение.
Первая мысль о Верочке, вторая о маме.
Наверняка им подсунули уже эту газету.
Но потом я взяла себя в руки. Чему быть, того не миновать.
ЧАСТЬ IV.
АНТИВРЕМЯ
Глава 10
Жила-была на свете шестилетняя девочка Верочка, которой очень любила своего папу.
По ей сказали, что папы у нее нет. А она нe верила, чувствовала, что он уехал и ждала, что он вернется.
Однажды мама и бабушка получили письмо, и по тому, как они себя вели, читая его, Верочка поняла, что папа у нее есть.
Улучив момент, умная Верочка утащила письмо и попросила соседского мальчишку прочитать ей обратный адрес на конверте. Потом еще одного, чтобы точно знать, что первый не соврал, запомнила адрес и, как взрослая, стала собираться в путь-дорогу. Только делать это приходилось тайно.
А дорога лежала длинная: из Пятигорска в Ленинград через Москву.
Когда был собран крошечный узелок, Верочка спрятала его под большим камнем в развалинах мечети. Туда детей не пускали, и ей казалось, что это самое надежное место.
Однажды Верочка исчезла.
Сбились с ног, ища пропавшего ребенка, потом нашлись люди - соседи, которые видели ее возле старой, заброшенной мечети. Место это имело дурную репутацию. И именно поэтому ребятишки обожали там играть.
Соседский мальчишка сперва отпирался - боялся, что заругают, а потом сказал, что она там была совсем недавно. Она ловила бабочку.
И еще заявил, что она разговаривала со страшным стариком, которого видели там не раз, но никто не знал, кто это. Старику было лет, наверное, восемьдесят или больше, он был совсем седой, с бородой и в лохмотьях.
Может быть, тоже переселенец.
Старик был еще и сумасшедшим, потому что мальчишка, который все это рассказывал Верочкиным домашним, вспомнил и обрывок разговора. Старик целовал девочку и говорил ей, что он ее сын. Но девочка не вырывалась, а, наоборот, слушала внимательно. И мальчишка решил, что они знакомы, а потом и сам убежал, чтобы на него не нажаловались.
Побежали к развалинам мечети. Но никакой Верочки там не нашли, зато обнаружили старика. Он лежал среди камней, скрестив руки на груди, и был совершенно не страшный. У него было благородное морщинистое лицо, спокойное и величественное.
Он был мертв.
Плакали и причитали, ища пропавшего ребенка. А бабушка поставила к образу свечу.
Знать бы ей, что ребенок и не думал теряться. Он просто тихо и мирно ехал в поезде в Москву, пригретый незнакомой сердобольной женщиной, по дороге еще и покормившей малышку.
Пришлось соврать, что в Москве ее встретит папа, иначе бы ссадили с поезда.
Три дня были наполнены стуком колес и пролетели весело и славно.
А на четвертый поезд стал подходить к Москве.
Если у вас есть дочь, то вы можете себе представить, что именно вы бы испытали, зная, что она, шестилетняя малютка, сама отправилась в такое странное путешествие, да еще не сегодня, а тогда, в тысяча девятьсот тридцать четвертом.
Как ей помочь, что делать?
Визит в этот странный день неведомого времени не принес мне кошмарных сновидений. Сперва было ощущение, что я попал куда-то на съемочную площадку в стиле неточного ретро. Даже хотелось чтото подправить, уточнить детали времени, навязанные псевдоисторией: например, я и не знал до этого путешествия, что в Москве было столько машин американских и немецких марок.
Признаюсь, не без труда нашел я Каланчевскую площадь. Около нее сновали люди, они были просто, но чисто одеты, в большинстве улыбались.
Я машинально сунулся было к вокзалу Ленинградскому, потому что вбил себе в голову, что встречаю мамочку. И рефлекс взял свое, я нынче часто встречаю ее из Ленинграда, а последнее время из СанктПетербурга - она ездит туда то по своим делам, то по моим, а то и прос-то так навестить дорогие могилы.
Очень часто я встречаю на этом вокзале своих и маминых ленинградских друзей.
Вот и сейчас, услышав Гимн Советского Союза, я поспешил к перрону, куда подползал поезд "Красная стрела". Поезд был гораздо более красивым и даже торжественным. Я машинально стал искать место скопления носильщиков верняк, что именно там останавливается спальный вагон. Мамочку я в другом вагоне никогда не отправляю.
Обратил внимание я и на то, что когда заиграл гимн, многие, кто был в зале ожидания, - но не в том, который сейчас с бюстом Ленина и надписью, гласящей, что на этот вокзал в восемнадцатом прибыло правительство во главе с ним, а в том, где теперь каждый может увидеть игорные автоматы, остановились даже и те, кто спешил на поезд, и для приличия прослушали пару тактов.
Первое ощущение от этого вокзала, что Московская мэрия, наконец стала работать - такой он был величественный, - рассеялось.
Не вязались эти красоты как-то с Гимном Советского Союза.
Выслушал я его потому на ходу, невнимательно, и подумал: может, опять введено какое-то "чрезвычайное положение"?
И эта мысль укрепилась, когда меня схватил за руку военный.
Поскольку я в будущем служил и довольно долго был офицером, я к нему отнесся как к своему и потому не испугался, хотя по сочувствующим лицам окружающих понял, что надо было обязательно остановиться и гимн послушать.
