Итак, "Круг", а также внутренний "Круг" и альманах "Круг", "Современные записки", "Русские записки", "Новая Россия". Наряду с этими делами у Фондаминского еще была уйма забот. "Православное Дело", младороссы ("Круглый стол") и бывшие младороссы, "Новый Град", Пореволюционный Клуб Ширинского-Шихматова, русский зарубежный театр... Любое эмигрант-ское объединение приличных форм, то есть не погромное и не раздаривающее немцам или япон-цам кусков России, обращалось к Фондаминскому за моральной и материальной помощью. И он поддерживал всех в разной мере - на худой конец, ограничиваясь только советами организацион-ного и практического порядка. Он выступал на бесчисленных вечерах: развивал, убеждал, усове-щивал, сеял "разумное, доброе, вечное", даже шел в "зарубежный народ": ездил по провинции с наивными докладами. Во всем этом им руководствовали исконно русские, народнические и христианские идеалы.
Не знаю точно, когда началось его увлечение православием, но к этому времени он уже говел в русской церкви. Кружок "Православное Дело" с матерью Марией и бывшим католическим священником, ставшим православным иереем, собирался регулярно на 130, Авеню де Версай и, вероятно, тешил сердце Фондаминского больше всех других организаций и клубов.
Он был историком по образованию и призванию; его "Исторические пути России" не лишены особой ценности даже теперь. Но "актуальная" история всю жизнь ему мешала заниматься науч-ным трудом. Сперва подполье, "Земля и Воля" заслоняли предмет истории. Во время бунта "Поте-мкина" он съездил на один из восставших военных кораблей и произнес соответствующую речь - за что был судим военно-полевым судом и только чудом избег виселицы. (Фондаминский расска-зывал, что, сидя в одиночной камере, дожидаясь смерти, он впервые на опыте ощутил реальное присутствие живого Бога и, кажется, молился.)
В эмиграции общественная и политическая сутолока опять-таки помешали ему отдаться любимому детищу: истории!
- Я знаю, что приношу больше пользы этой деятельностью, - говорил он со вздохом. - Вы думаете, мне интересно возиться с актерами и меценатами... Вот вы, писатель, но иногда надо принести жертву и пойти к чужим людям, попробовать их наставить, просветить.
Так он подгонял нас и даже вводил своеобразную общественную нагрузку, Фондаминский был неисправимым оптимистом:
- Подождите, подождите, всё будет: и журнал, и издательство, и читатели, и даже правите-льство...
Материально он был совершенно обеспечен, что, конечно, питало оптимизм, но и бередило традиционные центры покаяния. Семья Фондаминского имела прямое отношение к чаю Высоцко-го. В те дела он совершенно не вмешивался - за что, как утверждали, ему фирма выплачивала приличное содержание. Разумеется, после встреч днем и ночью с эмигрантской нуждой, даже в среде ближайших соратников, Фондаминскому, должно быть, часто становилось не по себе. Так что его поневоле приходилось жалеть. (По вещему слову Шаляпина, одной дряхлой проситель-нице: "Вы думаете, что просить тяжело? Нет, отказывать еще тяжелее!")
Для себя лично Фондаминский ничего уже не желал, никаких выгод не искал, что ставило его в роль почти беспристрастного арбитра. Мы и другие группы неукоснительно выбирали его своим председателем, и было совершенно ясно, что без этого замечательного человека все немедленно перессорятся и гордо разойдутся по своим медвежьим углам. Что и случилось после войны... И все слабые попытки творческого объединения рассыпались под напором смут, интриг, вожделений очередных вождей и лидеров. Ценность Фондаминского стала понятной только теперь. Такие лю-ди необходимы для возникновения культурного центра с положительной иерархией и руководя-щим общественным мнением. Их нам недостает, пожалуй, больше, чем Бердяевых или Герценов.
Кстати, о Герцене... Фондаминский преклонялся перед этим великим эмигрантом и горевал, что в нашей среде "Герцена не оказалось". Когда появился Солоневич со своим первым романом-хроникой, то Илья Исидорович, любивший спешить, сразу заявил:
- А Герцен-то появился у них!
У "них" значило у крайне правых, против которых у Фондаминского не было слепой злобы: он готов был спорить с любым честным врагом. Я его иногда встречал в самой неподходящей, получерносотенной компании: вел он себя с отменным достоинством и явно испытывал творчес-кое наслаждение от борьбы со знакомым противником. "Принципиальность" в старом русском понимании, боязнь "загрязнить ризы", характерные для интеллигентских зубров, все это он явно порицал. И сумел перетянуть на свою сторону многих современников. На обеды "Круглого Стола" с Казем-Беком Фондаминский повел уже целую группу старых и новых друзей.
Его всепоглощающая, бескорыстная, утомительная деятельность, очевидно, давала ему неко-торое право обращаться с людьми как со строительным материалом (или как с шахматными фигу-рами). Он расставлял нас всех на доске и старался использовать для дела, сообразуясь только с качествами, влиянием и, главное, общепризнанной репутацией данного сотрудника...
Для каждого человека у него было свое место согласно особой шкале ценностей. Для Бердяе-ва у Фондаминского была одна расценка, для Федотова и Степуна - другая, для Адамовича и Си-рина - третья, для нас, наконец, четвертая. Были люди, которых он низко ставил в русском плане, но высоко в иностранном: французском или английском. Все это создавало сложную бухгалтерию, в которой только он один разбирался, не отчитываясь. В принципе, Фондаминский не отрицал возможность перехода из одной категории в другую, но не любил такого рода беспорядок и скрепя сердце подчинялся повороту общественного мнения. (Русские радикалы и бунтари, по существу, самые консервативные души.)
Это порою безжалостное отношение к товарищам и спутникам, суждение о них по внешним удачам, чинам, медалям, отзывам прессы - в революционере, чуть ли не террористе, мне кажется, подчеркивает основной парадокс, характерный для всего последнего поколения общественных деятелей... Героическое, честное, но в чем-то главном бездарное, лишенное оригинальности и независимости даже в микроскопических дозах.
Церковное христианство незаметно для внешнего взгляда преображало Фондаминского. Свой религиозный опыт он отводил далеко назад - еще к истокам и годам юности.
В наших спорах, где мистики сражались с агностиками и скептиками, он был неизменно на стороне верующих (с упором на социальную справедливость). Раза два он говорил о своей первой "встрече" с Богом. Тогда этого не понял, а, в сущности, из крепости он вышел новым человеком... Но потребовалась еще четверть века, чтобы все сообразить и объяснить. Его рассказы были трога-тельны, но не интересны: теологическая интуиция у него, кажется, отсутствовала.
Много и смачно Фондаминский распространялся на политико-социальные темы: это как буд-то не было главным занятием "Круга". Но вскоре - между Аншлуссом и Данцигом - геополитика стукнула нас по темени. Гады опять зашевелились совсем близко, поднимая древние головы. В воздухе запахло кровью друзей, братьев, соседей, униженных и героев... В победе демократии Фондаминский, оптимист, не сомневался.
Любил он говорить и на специальные исторические сюжеты. Фондаминский изучал эпоху Николая 1-го и, погрязая в ней всю жизнь, постепенно влюбился в императора с мутно-свинцовым взором, которого одинаково ненавидели и Герцен, и Толстой.
Это Фондаминский мне преподал, что царствование Николая Палкина следует рассматривать психологически. В первые дни новой монархии вспыхнул бунт, поразивший и напугавший "пома-занника Божьего". И вся последующая жизнь императора психологически была ответом на кощун-ственное восстание 14 декабря. (Поведение современных диктаторов и даже президентов станет понятнее, если вместо социологии и геополитики мы начнем уделять должное внимание житей-ской психологии.)
Но главный гений Фондаминского заключался в его организаторском таланте. Если бы ему суждено было стать святым, то он избрал бы подвиг не философа, вроде Фомы Аквинского, и не мистика, типа Иоанна Креста, а, скорее, хозяина и строителя, Стефана Пермского, просветителя зырян.
Он был одним из учредителей и редакторов журнала "Современные записки". Но читать рукописи и писать письма могут и Руднев, и Вишняк. А вот создать материальную базу для изда-ния в эмиграции и объединить все живые силы литературы, философии, религии, науки не только условно левого толка - это задача посерьезнее и потруднее! Во-первых, журнал должен расходи-ться, а не залеживаться на темном складе... А затем надо искать новых людей, новые таланты, нужно приглядываться, прислушиваться, принюхиваться - без всяких предвзятых мнений. Этим занимался Фондаминский. И если к середине тридцатых годов "Современные записки" преврати-лись в ценнейший толстый журнал, лучший в истории русской культуры - и не только эмигрант-ской, - то в этом заслуга, главным образом, И.И. Фондаминского.
