При благожелательности Александра I к евреям - он с тем большей уверенностью останавливал возникавшие обвинения против них в ритуальных убийствах. (Обвинения эти вообще не были известны никогда в России до раздела Польши, передались оттуда. В самой Польше они возникли с XVI века - и тоже передались туда из Европы, где впервые возникли в Англии, в 1144, затем повторялись в XII-XIII веках в Испании, Франции, Англии, Германии. С ними боролись и папы, и короли, но обвинения не прекращались и в XIV-XV вв.) Первый такой процесс в России был в Сенно, под Витебском, в 1799, и обвиняемые были освобождены за недостаточностью улик. Гродненский же (1816) был не только прекращён "по высочайшему повелению", но побудил министра духовных дел Голицына разослать всем губернским властям приказ: впредь не обвинять евреев "в умерщвлении христианских детей "без всяких улик, по единому предрассудку""70. - в 1822-23 возникло ещё одно такое дело в Велиже, тоже Витебской губернии. Но витебский суд в 1824 постановил: евреев, "на коих вообще показанием многого числа христиан гадателъно возводилось подозрение в убийстве сего мальчика, будто для достания крови его, оставить без всякого подозрения"71.
Однако, процарствовав четверть века, Александр I так никогда и не сосредоточился найти и осуществить последовательное и целебное для всех сторон решение еврейского вопроса в России.
Как же быть, что делать с этим обособленным, всё ещё не приращённым к России и всё растущим численно народом? - задумывался и оппонент императора декабрист Пестель, ища решения для будущей России, которую намеревался возглавлять. И в "Русской Правде" он предложил два выхода. Либо - реально слить евреев с христианским населением России: "Паче же всего надлежит иметь целью устранение вредного для христиан влияния тесной связи, евреями между собою содержимой или противу христиан направленной и от всех прочих граждан их совершенно отделяющей... Учёнейших раввинов и умнейших евреев созвать, выслушать их представления и потом мероприятия распорядить... Ежели Россия не выгоняет евреев, то тем более не должны они ставить себя в неприязненное отношение к христианам". Второй же выход "состоит в содействии евреям к учреждению особенного отдельного государства в какой-либо части Малой Азии. Для сего нужно назначить сборный пункт для еврейского народа и дать несколько войск им в подкрепление". (Очень недалеко до будущей сионистской идеи?) Все русские и польские евреи вместе составят свыше двух миллионов. "Таковому числу людей, ищущих отечество, не трудно будет преодолеть все препоны, какие турки могут им противопоставить, и, пройдя всю Европейскую Турцию, перейти в Азиатскую и там, заняв достаточные места и земли, устроить особенное еврейское государство". Однако, трезво оговаривается Пестель: "Сие исполинское предприятие требует особенных обстоятельств и истинно гениальной предприимчивости"72.
Другой декабрист, Никита Муравьёв, в своём проекте конституции оговаривал, что "евреи могут пользоваться правами граждан в местах, ныне ими заселенных, но свобода им селиться в других местах будет зависеть от особых постановлений Верховного народного веча"73.
Между тем внутренняя кагальная организация еврейского населения в России многими способами и усилиями сопротивлялась вторжению государственной власти и всяких внешних веяний. И - как на это взглянуть. С точки зрения ортодоксально-религиозной, как объясняют некоторые еврейские авторы: пребывание в рассеяньи есть историческое наказание Израиля за прошлые грехи. И надо пережить это рассеянье так, чтобы заслужить от Господа прощение и возврат в Палестину. А для этого - надо неукоснительно жить по Закону и никак не смешиваться с окружающими народами, в этом и испытание.
А для либерального еврейского историка начала XX века: "Господствовавший класс, не способный на созидательную работу, чуждый духу эпохи, направил свою энергию на то, чтобы оградить окаменелую религиозно-национальную жизнь от ударов времени - извне и извнутри". Кагал сурово подавлял даже самые слабые голоса протеста. "Культурно-просветительная реформа, намеченная Положением 1804 года, сводилась к тому, чтобы внешне несколько сгладить религиозно-национальную отчуждённость евреев, не прибегая к принуждению и даже "щадя самые предрассудки" их"; "эти постановления сильно встревожили кагал... в них гнездилась угроза для его господства над народом", а особенно чувствительным для кагала изо всех пунктов Положения было "запрещение предавать ослушников херему"; да строже того: "чтобы держать народ в рабском подчинении веками сложившемуся общественному укладу, нельзя было допустить даже перемены одежды"74. Но нельзя отрицать, что кагалы имели и разумные для еврейской жизни регулирующие права, как например правило казаки - дозволять или запрещать отдельным членам общины брать данную аренду, избирать данное занятие, чем пресекалась чрезмерная внутриеврейская конкуренция75. "Не нарушай межи ближнего твоего" (Втор. 19-14).
В 1808 неизвестный еврей анонимно (опасаясь расправы от кагала) передал министру внутренних дел записку "Некоторые замечания касательно благоустройства евреев". В ней он писал: "Многие не почитают священными бесчисленные обряды и правила... отвлекающие внимание от всего полезного, отдающие народ в рабство предрассудкам, отнимающие по своей многочисленности большую часть времени, лишающие евреев "удобности быть хорошими гражданами"". Он указывал, что "раввины, в своих интересах, опутали жизнь сетью постановлений", в их руках сосредоточились и духовная, и законодательная, и полицейская власти, и вот "именно изучение Талмуда и исполнение обрядов, как единственное средство отличиться и приобрести благосостояние, стали "главнейшей мечтою стремлений евреев""; и хотя Положением "правительство и ограничило права раввинов и кагалов, но "дух в народе остался прежний"". Автор записки считал "раввинов и кагал виновниками народного невежества и нищеты"76.
Другой еврейский общественный деятель, Гиллер Маркевич, выходец из Пруссии, писал, что члены виленского кагала при содействии местной администрации подвергали суровым преследованиям каждого, кто раскрывал их противозаконные действия; лишённые теперь права херема, они своих разоблачителей держали ""долгое время в тюрьме... Буде же кто... находил способ из тюрьмы... писать вышнему правительству, того уже посредством служителей отправляли без дальних околичностей на тот свет"; когда ж подобные преступления обнаруживались, члены кагала тратили крупные денежные суммы, чтобы затушить дело". И Ю. И. Гессен считает, что это сообщение "не голословное, справедливо в той или иной степени и по отношению к другим кагалам"77. Примеры прямых убийств по велению кагала мы находим и у других, еврейских историков.
А оттого что кагалы, в противостоянии мерам правительства, более всего опирались на религиозный смысл своих действий, "кагально-раввинский союз, стремясь удержать в своих руках власть над массой, заверял правительство... будто всякое деяние еврея подчинено тому или иному религиозному требованию; роль религии преувеличивалась", - от этого "в бюрократических кругах господствовал взгляд на евреев не как на членов различных социальных групп, а как на крепко спаянную... единицу", отчего и пороки и проступки отдельных евреев объяснялись не частными в каждом случае причинами, а "якобы противонравственною основою еврейского вероучения"78.
"Кагально-раввинский союз не хотел ничего ни видеть, ни слышать. Тяжёлою завесою распростёр он над массою свою власть... Власть кагала расширилась, несмотря на то, что права кагальных старшин и раввинов были урезаны" Положением 1804. "Утрата была компенсирована тем, что кагал приобрёл, правда, только в известной мере, - ту роль представительного учреждения, которою он пользовался в Польше. Усилением своего значения кагал был обязан институту депутатов". Такая депутация от еврейских общин западных губерний и для постоянного обсуждения с правительством вопросов еврейской жизни была избрана в 1807 и периодически действовала 18 лет. Депутаты прежде всего старались вернуть раввинам право херема; они "заявили, что лишение раввинов права карать ослушников противно тому "духовному уважению", которое евреи "по закону обязаны иметь к раввинам"". Депутатам удалось внушить членам Комитета (сенатора Попова, 1809), что власть раввинов и есть опора российской правительственной власти. "Члены Комитета не устояли перед угрозой, что, выйдя из повиновения раввинам, евреи впадут в "разврат"", и Комитет "готов был сохранить в неприкосновенности весь этот архаический строй, лишь бы избегнуть ужасных последствий, о которых говорили депутаты... Комитет не уяснил себе, кого депутаты считали "преступниками духовного закона"; не подозревал, что таковыми являлись и те, кто стремился к образованию"; "депутаты направили усилия к тому, чтобы укрепить власть кагала, остановить в самом начале культурное движение"79. Добились депутаты и отмены введенных ранее ограничений и мер против традиционной еврейской средневековой одежды, так резко отграничивавшей евреев от всего окружающего мира. Даже и в Риге "закон о употреблении евреями немецкого платья нигде не исполня[л]ся", - и закон был отложен самим Государем - до будущего нового законодательства80.
