- Так, наверное, и в больнице можно дергать, - высказались по этому поводу Шурик и Валерка. - Раз - и нету.
- Ну вот что, хлопцы, - говорю я. - Десять часов. Пора по домам. Юрку, поди, уже ищут. Да и вам до Красивки по такой темени добираться...
- А мы все у меня переночуем, - сказал Юрка, пробуя пальцем зубы.
- Ну и отлично. Вперед. Спокойной ночи, - сказал я.
- Спокойной ночи, - как-то не совсем уверенно пожелали пацаны.
А уж возле двери и совсем затоптались на месте.
- Ну? Что случилось?
- А ты нам фонарик дай, - попросил Юрка. - А завтра я его тебе принесу.
Я дал им фонарик, проводил до калитки. Но тут лампочка в фонарике мигнула и погасла. А был фонарик в Юркиных рук. Мы вернулись в избу, осмотрели прибор. Лампочка напрочь отказывалась гореть. Вполне целехонькая лампочка.
- Ну пойдемте, - сказал я. - Провожу.
- Да нас только мимо погреба, - обрадовались опустошители местных садов, лихие загонщики быков, сокрушители Коновальца и свидетели явления инопланетян.
И мы пошли. В самом деле, после избы темнота на улице казалась почти кромешной. Но постепенно глаза привыкали к ночи. Проблески луж указывали дорожные колеи к тому концу деревни, где жил Юрка. Стрекочущие кузнечики обещали на завтра хорошую погоду. "Будет тёпло", как говорит Юрка.
Пацаны вдруг вцепились в мои руки.
- Вот он, - прошептал Юрка.
Мы проходили мимо того самого погреба, чей черный зев мрачно смотрел из стены оврага прямо на дорогу, пугая и маня...
Но мы благополучно миновали эту жуткую опасность, и дальше, когда до Юркиного дома осталось с десяток метров, мужество вернулось к моим спутникам. Они храбро отцепились от меня и помчались в сторону освещенных окон избы.
Я пошел к себе, думая о тех страхах, что живут в ночи. О детских страхах и взрослых. Сам-то я купил избу у наследников неведомого мне дяди Володи, что сослепу да спьяну однажды вечером не разглядел недотлевшие угли в печи и закрыл вьюшку. Угорел дядя Володя. Нашли его утром безумным, свезли в больницу, да уж в помощи он не нуждался, помер, бедолага.
И мне порой становилось жутковато ночевать в доме, свидетеле событий совсем невеселых.
И теперь, вернувшись в избу и готовясь ко сну, загадывал я: придут ли ночные страхи ко мне?
И они пришли. В скрипе, шорохе и постукивании. В необъяснимых и пугающих звуках. Никуда страх не исчез, хоть и помог я мальчишкам пройти через их собственный.
Я лежал и шептал про себя: "Господи, какие же мы маленькие в мире Твоем".
Доля вымысла
Случилось несчастье. Не очень большое и не очень драматическое. Но все же. На Юрку свалилась дверь от сарая. А ведь я предупреждал его, чтобы он не лазил туда, объяснял, что дверь не на петлях висит, а просто стоит, упертая в косяк. Да разве ему растолкуешь?
Я выскочил из избы на вопль, извлек Юрку из-под досок, осмотрел.
- Ничего, - сказал я. - Не вопи. Все в порядке.
- Да!? - возмутился Юрка. - А это?
Возле локтя действительно краснела царапина. Царапина как царапина. Таких на мальчишках миллионы. Каждый день. На каждом мальчишке. И никто не делает из этого вселенскую трагедию.
- Ну, пошли мазать зеленкой. Делать нечего. Чего реветь-то?
Юрка отскочил от меня.
- Ты что?
- А! Она щиплется...
- Так это недолго. Чуть пощиплет, и все пройдет. Надо только подуть.
Юрка ненадолго задумывается. Наконец выдвигает требование:
- А рассказ обо мне почитаешь?
- Ну... Ради такого случая...
И мы мажемся зеленкой. И она, как ей и положено, щиплет Юрку за царапину. Мы морщимся и терпим.
- Ну?
- Что?
- Читай.
- Ох... Ну, слушай.
И я ему читаю "Две шляпы".
Он слушает молча, не перебивает, даже не вертит в руках любимую рулетку.
- Только все это неправда, - говорит он, когда я замолкаю. - И никакой шляпы я не ронял.
- Ну, шляпы не ронял, - соглашаюсь я. - А остальное?
- Значит и остальное тогда неправда, - говорит он убежденно.
Я на секунду задумываюсь.
- Послушай, - говорю я. - Ты же умный парень. Имею я право чуть придумать? Ведь так же интереснее, правда?
- Но ведь неправда! - возмущенно возражает он.
И мы расстаемся на время, очень недовольные друг другом.
А вечером я иду за молоком к бабе Шуре.
- Ох, ох, - говорит она, наливая из ведра в банку пенистое желтоватое молоко, - чем же тебе хлопец не угодил? Вроде не озорник, учителя не жалуются... А ты его - срамить... Экий народ пошел, право...
И она в задумчивости смотрит на банку.
- Интересно теперь узнать, как ты меня пропишешь, - ворчливо говорит она.
Что? Да вот хоть бы... Но стоп! Стоп, стоп. Что за деревенская жизнь без парного молока? И я даю себе торжественную клятву писать только правду. Правду о том, что к тому же баба Шура и неграмотная. Не до грамоты ей было. Всю жизнь работала: на детей, на внуков, на колхоз, на государство.
Но, зато какое молоко дают ее коровы...
д. Малый Конь, Чернский район,
Тульская губерния
4. Вод великих посреди
ВОД ВЕЛИКИХ ПОСРЕДИ
Он принадлежал к числу тех счастливчиков, которые еще могли себе позволить потребление натуральных продуктов. В то самое время, когда все уже поняли, что не худо бы остановиться. Остановиться и подумать, что же лучше: прошлое или будущее? Вот как стоял вопрос! И все прекрасно это понимали. Но только дело обстояло примерно так же, как при езде в автомобиле с испорченными тормозами. То есть, можно и понимать, и иметь сильное желание остановиться, но вот, поди ж ты... В общем, будущее и тут оказалось сильнее всех в перетягивании каната. Они, значит, все понимали, а оно тянуло их к себе, да тянуло. Со всем их понятием!
Ну а он отсиживался в укромном уголку. Сознательно отсиживался, никого из себя не строя. И не вставая ни в какую позу. И лопал себе натуральные продукты. Правда, уже консервированные, но еще в собственном соку.
Прибой у берегов его островка вел себя мирно, почти бережно - какой смысл бесноваться у такого крохотного клочка суши? Надобно же и Океану где-то передохнуть. А солнце, запущенное на востоке, со свистом проносилось над островком, не вникая в эту убогую жизнь. И удостаивалось за свое равнодушие отдельной вечерней благодарности. И ухалось в воду за ровным, линеечным горизонтом.
По вечерам, натрескавшись натуральных продуктов, обратив благодарность к солнцу, и справив нужды, он садился в любимое (поскольку единственное) кресло-качалку. Обратившись лицом к натуральному закату, он сдвигал шляпу на лоб так, чтобы поля ее упирались в черенок ароматно дымящейся трубочки. И начинал размышлять. Вот над чем. Так уж случилось, что во все времена солнце воспринималось... как солнце (кроме шуток!) . И отличие одной теории от другой заключалось лишь в стремлении гонять светило вокруг Земли или наоборот. А между тем, можно было бы подумать (он же подумал!), что солнце - это дыра в нашем холодном синюшном мире. А уж сквозь дыру и виден тот мир, вечно золотой от тепла и благодати. И мысль эта грела его больше, нежели диск, уходящий за море.
- Папаша, - вдруг окликнули его. - Папаша!
Голос звучал молодо и дерзко. И Папаша (черт с ним, Папаша, так Папаша!) открыл глаза и передвинул шляпу. Указательным пальцем правой руки на затылок, против движения солнца. И увидел одного из этих (чтоб им!) молодых и шустрых, которые как раз и подталкивали, суетясь и надсаживаясь, прошлое в будущее. Хотя ни первое, ни второе в таких услугах не нуждались.
- Папаша! - сказал он, наполнив окружающее пространство и время тоской и тихим горестным безумием. - В то время, как...
- Я давно не читал газет, - сказал Папаша. - И отвык от подобных оборотов. Ты ближе к делу.
- Да вы что! - жестко сказал Юнец. - Сидите тут, а все...
Папаша сунул ему под нос банку с остатками ужина.
- Попробуй, потом дорасскажешь. Нам некуда торопиться.
Юнец, не глядя, хватанул кусок из банки, пожевал, пытаясь что-то говорить. И судорожно проглотил, очевидно, не ощутив вкуса (!).
- Именно об этом! Мы и хотим, чтобы у всех было такое... Чтобы у всех! Всегда! Чтобы вкусно!
Папаша заглянул в банку.
- Кто это мы и кто это все?
- Вы, я...
- Вот давай пока и ограничимся. Давай попробуем себя прокормить.
- Да вы что! В то время, как...
- Стоп. Ты вообще-то как сюда попал? (В смысле, на кой черт?).
И тут взгляд Юнца несколько прояснился. И Юнец даже вроде бы начал что-то понимать, присев сначала на корточки, а потом и задницей на песок. Песок был влажный. Но Юнец ничего не чувствовал, так и сидел. А пятно на штанах, должно быть расплывалось. Но ему было не до того. Уставившись вниз, он пальцем медленно вел борозду в песке. Сидел, уткнувшись башкой между коленей и вел, вел борозду. А та наполнялась водой. А потом он почувствовал-таки сырость. И вскочил, отряхивая мокрый, тощий зад, облепленный песком.
- Что ж, коли так, - сказал он. - Коли так, что ж...
И уперся взглядом прямо в горизонт. Долго стоял молча, смотрел. Папаша за это время выкурил трубочку, сидя в любимом кресле. Затем выбил из нее пепел в горку такого же пепла, справа от кресла.
