разглядывать пропасть в метров 6 глубиной.
Выходит толстая медсестра отдает мне рулон бумаги.
–Молодец, – думаю, – Галина Николаевна, все отредактировала.-принимая бумаги и даже не разворачивая их, и все соображая, как бы мне уйти из этого дома, полного живущих в нем покойников, которых я почему-то не боюсь и даже тепло и радостно обнимаюсь с ними, как например, с Юрием Васильевичем Лускниковым.
А толстая медсестра, вынесшая мне бумаги, вдруг через мое левое плечо, перепрыгивая меня, так вот прямо и бросается на берег этой речки и плавно съезжает к ней. А я то что? Боюсь, что ли?
Я за ней прыгаю и съезжаю по этой грязи вниз – вниз к реке уже вижу рядом бегущую воду, чистую и ясную глубину, в которую вовсе не хочу попасть и утонуть в ней, пусть в чистой и ясной, но тонуть не хочется.
И я не сдаюсь. Быстро-быстро перебирая ногами, наваливаясь правой рукой на грязь крутого правого берега быстро-быстро перебирая ногами пытаюсь вскарабкаться на него. Мне это не удается, зато и в реку, журчащую у самых ног, не падаю. И так работая ногами все – таки вылез.
Оглянулся, а сзади ни оврага, ни пропасти, ни речки, ни той черной от времени деревянной двухэтажки с живыми мертвецами.
Кругом снова окраина города. Кривые дороги и улочки, засыпанные шлаком, ни света, ни остановок, ни людей. Домишки, как в деревне. Иду, ищу путь, думаю.
Вижу автобус, маленький пазик едет. Проезжает мимо. Номер три или семь. Читаю, нет. Не в центр, не в город, не туда. Спрашиваю каких-то женщин в старомодных лет пятидесятых черных пальто с искусственным мехом. Разводят руками. Ничего не знают. Лишь машут руками.
–Там.
А что там? Я знаю, что там заканчивается город. Что там лес. Что мне не туда.
Сворачиваю налево, в сторону противоположную, куда уехал автобус с этими женщинами из пятидесятых годов.
И иду по пустой черной деревне пригороду. Где пустые дома. В них нет света. В них нет людей. Или спят все? Не знаю. Но я знаю, куда мне надо. Мне надо в большой и светлый город. Где люди. Где жизнь. И я даже вижу самый краешек улицы этого большого города. И я Иду. Хотя это далеко. И туда не ходят автобусы. Но я иду.
Я иду к людям. По черным пустым заброшенным улицам. И просыпаюсь.
Сны 2
Сны наши, что в них спрятано?
Я снова в командировке или в фонде соцстраха, но снова в том же уральском городе, Свердловске, где-то на его окраине, на пустыре, в темноте вечера. И снова автобусы ожидаемые и неуловимые, они долины быть, они должны ездить, но их нет и народ то ли ждет, то ли зная, что их не будет, делают свою работу, делают свои дела.
А дела не знаю как у других, а у меня очень ответственные. Надо ввести в компьютер данные последних социологических исследований. Данные очень важные. Их ждут то ли в правительстве, то в администрации Президента, на деньги которых это исследование и проведено.
И, как назло, то ли компьютер сломался, то ли клавиатура, но данные не вводятся. Из-за чего я очень переживаю. И вызванные мной программисты работают, то ли ремонтируют, то ли пробуют набирать. А я вместо того, чтобы быть рядом, почему-то шляюсь по окрестностям этого здания, смотрю на бегающих людей, снующих туда-сюда и бесполезно и бессмысленно ожидающих автобуса, но уверенно знающих, что автобус точно будет.
Шляюсь по зданию. Чего-то ищу. Кого-то ищу. Потом соображаю, что это надолго, ищу, где бы переночевать, попадаю в какое – то рабочее здание, где еще ремонтируются компьютеры.
Пробую работать с базой данных. Не получается. Растерянно беру пачку то ли анкет не веденных, то ли опросных листов и думаю, что без компьютера может подсчитать. Но что-то лень откладываю в сторону и ищу, где бы устроиться спать.
Захожу в одну комнату, другую, нахожу раскладушку, заправляю, но в комнате она одна другие стелют матрацы прямо на пол. Я что один буду на раскладушке? Ходят какие-то все незнакомы. Но где-то тут и Юрий Васильевич Лусников и Юрий Николаевич Лаптев. Хотя оба не появляются, я знаю, что они тут. Остальных не знаю. Все служебные какие-то незнакомые. Нет, я как все. Сворачиваю матрац. Кладу рядом с матрацем Юры Лаптева. Но решаю еще раз сходить в машинные зал, поработать с итогами социсследования.
Там ничего не изменилось. Хочу куда-то ехать, да не куда-то, а домой, к родным, но снова овраги, какая-то грязь, окраина города, пустые дороги и привокзальный уральский Свердловск.
Так и работа не идет, и уехать не могу. Ладно хоть из грязи выбрался, на дорогу, засыпанную шлаком, и вижу вдали город, дома, начало города.
И ухожу туда. Ухожу. Домой. Домой. И просыпаюсь.
Сны 3
Когда ляжешь рано, пусть даже после пробежки, пусть даже уставший, все равно высыпаешься и всегда снятся сны. А вот какие, порой забываешь, а ведь на утро вместо утренней разминки, почему бы и не вспомнить?
Уже под утро, уже выспался и смотрел с удовольствием. Вернее, не смотрел, а жил.
Это был Лыжный комбинат, точно Лыжный, но почему с ровными и современными корпусами, высокими просторными, как корпус электроплит на Нововятском механическом. И все они вроде сначала работали. Радостная обстановка, деловая, рабочая. Чуть ли не музыка играла, исполняя трудовые победные марши пятидесятых годов.
Мой кабинет был в крайнем левом корпусе, большой и просторный, обитый деревом, покрытый лаком и весь такой красивый и блестящий.
Почему он на Лыжном? Ведь это кабинет заместителя Губернатора области, мой кабинет? И что он делает на Лыжном? Бегали люди, красивые девушки разносили бумаги, начальник департаментов исполняли мои указания быстро и без повторений.
Потом снилась разруха. Запущенные забытые корпуса. И мой кабинет был сломан на капитальный ремонт и бессильно валялись деревяшки на берегу Вятки, за корпусом, как и на самом деле, в беспорядке всегда были горы искалеченных досок.
Печально я переходил из корпуса в корпус, и видел только пустующие цеха, стоящие одиноко станочные линии и полуразобранные заржавевшие станки, и единицы одетых в черные замасленные робы рабочих, бывших рабочих, с пустыми стеклянными глазами и равнодушными неулыбчивыми лицами.
Но искал, искал и обходил корпус за корпусом, цех за цехом. Кое – где был свет, один цех сохранил и светлость, и дух, и ритм рабочей жизни, став только может быть менее людным и более деловым.
Но я настырный, но я, несмотря на все закрытые ворота, двери и замки уж очень мне эта работа нравилась. И я не мог допустить, что здесь в этом кабинете уже не работаю. Не мог допустить. Кто кроме
