Калейдоскоп 4 - Александр Гарцев

И все-таки нашел под закрытой дверью лаз. Точно такой же, как в фильме «Дурак», который смотрел на пробежке, когда герой, рассматривая трещину в девятиэтажной старой общаге, смотрит в полуразваленное окно подвала и на него падают обломки кирпичей. Как на меня, когда я пролазил в закрытый корпус, где должен бы находиться мой кабинет.

Пролез, хожу в полутемном, тихом, одиноком, забытом. Никакого ремонта. Никаких строителей. Тишина. Запустение, Пыль нетронутая годами. Паутины. Там, где был мой кабинет, обломки кирпичей, разваленные стены. Только задняя стена всего кирпича целая, черная и невредимая, да ездит какой-то ржавый грузовой лифт. Стою на груде разбитых осколков красного кирпича, у ржавой железной и мятой двери лифта, сквозь щели которой видны слабо освещенные обрывки полуразвалившихся электрических кабелей и терпеливо жду, когда лифт спуститься ко мне и я войду в него и поеду к себе на работу, на пятый этаж.

Хотя корпус и пустой, и я ясно вижу, что никакого пятого этажа тут нет, но слышу голоса женские деловые разговоры, слышу поднимающийся и спускающийся на этажах лифт и жду, и жду, и жду терпеливо.

Но только мятая ржавая дверь передо мной и где – то мимо. Там вверху, без меня по-прежнему работает Правительство Кировской области. А меня не пускают. И почему-то не обидно мне. И почему-то и не расстраиваюсь я от этого, а упорно с любопытством профессионального исследователя и следопыта продолжаю обходить эти ржавые запущенные развалины и искать, искать, искать.

А что искать и сам не знаю. Может поэтому и спокойно у меня на душе, потому что не знаю, что ищу. А просто хожу по прошлому и, глядя на эту запущенность, убогость и застывшую навеки разруху, хожу, хожу, и даже не вспоминаю, то, что было, потому что вот оно здесь в воздухе, вот его здесь дух прошлой жизни живет невидимым и никому не нужным.

Но живет.

Вот он этот дух. Здесь была жизнь. И от этого, и на душе спокойно. И даже радостно. Ведь все это было. А раз было, то никакая разруха, никакое запущение этого уже от тебя не отберет. И ощущение этой былости, состоятельности наполняет душу мою спокойствием. И никакого страха нет перед будущим, в котором ничего хорошего эта разруха не обещает. Но хорошее ведь уже было. И никто никогда его у меня не отнимет. Может поэтому и разруха, и развалины эти не страшны?

Вторая серия сна была динамичной, можно сказать приключенческой. Я все тот же, бывший руководитель, но сейчас рядом со мной уже маленький мальчик. Сережа Шмырин. И мы с ним обходим этот запущенный город, но уже полный жителями, магазинами. Но то ли день какой-то субботний, то ли поздно уже, многие из них закрываются по нескольку человек очереди. Да и не город это. Это какой-то рынок, нет базар восточный, но все равно развалины заводов ощущаются они где-то здесь, они где-то рядом и, хотя базар кругом, но почему-то мы ничего с Сережей не можем купить поесть. А есть хочется. Ни столько мне, сколько маленькому Сереже Шмырину.

Я обхожу одну лавку, другую, один лоток, другой. Ничего не могу купить, почему-то все отказывают, хотя я вижу у них лотки с пирожками и свежими булочками.

Попадаем даже в рабочую столовую светлого единственного работающего из всего развалившегося завода цеха. Но и тут кухонная рабочая объявляет нам, что кормят только по талонам и только рабочих этой ночной смены. Почему ночной? Ведь день на улице, ну вечер может быть.

И пока ходили по цеху, смотрю маленький Сережа Шмырин что-то жует, типа халвы. Здорово, думаю я, где же он ее стащил. Где? Сережа показывает мне куклу, какую-то стальную, вернее ее остатки с головой и пустым животом. Вот, это, говорит и ем. Вернее, он не говорит. Он еще маленький говорить не умеет. Просто показал мне куклу. Я удивился. Как это халва в кукле? А потом страшная догадка молнией блеснула в моей спокойной спящей голове и сразу забилось сердце и прошиб пот. Так это же он съел у куклы пластмассу, которой та была наполнена.

Страх, ужас, переживания за ребенка, охватившие меня, не передать на словах.

Я побежал бегом по улицам пытаясь по телефону набрать 03 и вызвать скорую.

Но телефонный экран только светился слабым лунным холодным светом, не реагируя на мои судорожные попытки.

Бегу, держу ребенка под мышкой. Пробегаю мимо группы весёлых то ли цыган, то ли нужных каких-то наших людей, отдаю ребёнка кому-то подержать. А сам весь в волнении прошу водички, водички дайте срочно, ребеночку желудок промыть, немного хотя бы литра два.

Смеются не шевелятся. Не дают. Не понимают. Смотрят, не понимают. Еще и еще раз прошу, показываю, что надо. Воды. Буль – буль – буль. Воды дайте. Ребенок отравился. Какая-то маленькая девочка, не слушая смех и балагурство взрослых цыган меня поняла и быстро выносит кувшин пластмассовый с водой, точно такой же, какой- стоит у нас дома, на кухне.

Я быстро оборачиваюсь хватаю ребенка и кричу: «Да это не тот это ребенок. Вы что мне ребенка подменили»? Держу его в руках, такого маленького и голенького, даю ему водички попить. Пьет маленькими глотками. Открываю ему ротик и еще стаканчик спаиваю. Потом кладу на животик. Толпа цыган или южных каких-то людей продолжает с любопытством наблюдать.

Кладу на животик, на коленко. Как нарисовано на картинке при спасении утопающих. И даже пальчик в рот не надо. Его тут и стошнило. Смотрю, а там не пластмасса, а кусочки хлеба и яблочка. Точно, не мой ребенок. Точно подменили ребенка. С досадой этой, что подменили мне все-таки ребенка и проснулся.

Будильник.