мать Кузьмы попросила знакомых взять и приберечь ее добро: может быть, кто-нибудь и объявится из ее сыновей, или, может, дочь приедет из Сибири. Старушка сообщила, у кого находятся и другие вещи. Кузьме не пришлось ходить за ними. Вскоре принесли и стол, и скамейки, и чугуны с ухватами, и даже ступу с пехтилями, хотя они совершенно не нужны были сейчас: чего толочь-то? Оставались пустыми только окна: рамы вставили в колхозной конюшне. Пока за ними не пойдешь, никто не принесет.
Не хотел Кузьма после услышанного идти к Сугубову. Но надо: без разрешения своих рам не получишь. И Кузьма отправился в правление. Он вышел из дома и хотел было перейти на теневую сторону, но из переулка споро выехала легкая, дорогая тележка. В небрежной позе, привалясь к спинке и держа в одной руке вожжи, в тележке восседал одетый в полувоенную форму плотный мужчина.
— Кузьма! — окликнул он Вельдина.
— А, товарищ Сугубов, на ловца и зверь бежит, — узнал Вельдин Романа Сугубова.
Роман остановил лошадь, положил вожжи и, не слезая с тележки, молча протянул руку:
— Здорово, здорово, фронтовик! — Сугубов правой рукой пожал Кузьме локоть, а левой дернул вверх по очереди рукава:
— Миной, что ли? — осведомился он.
— Нет. Раненый на снегу почти сутки пролежал.
— А-а, — протянул председатель. — Чего же в дом инвалидов не попросился? Кто тут за тобой ходить-то будет? Семьи вашей, почитай, никого не осталось. А в колхозе без тебя нахлебников пруд пруди…
Кузьма почернел лицом.
— Я нахлебником век не был. И у тебя ничего не прошу, — звенящим от гнева голосом проговорил он. — Вот только рамы хочу забрать в хомутарке…
— Ну что ж, бери… Возражать не могу — твои. Но и помочь не могу, дела…
Председатель взял вожжи, хлестнул жеребца — и густая волна пыли окутала Вельдина.
Кузьма скрипнул зубами и пошел к хомутарке.
Он подошел к ней, обходя кучи навоза и гнилой соломы, и остановился перед окнами. Да, это они, знакомые с детства рамы. Вон нижняя, на которой виднеются десять черточек. Их Кузьма вырезал, когда впервые самостоятельно сосчитал до десяти. Он боялся забыть счет и каждое утро, просыпаясь, бросался к заветной раме и водил пальцем по отметинам. Это была самая хорошая рама. Нижняя створка открывалась, как форточка, можно было просунуть в окно голову и переговариваться с Колькой. На втором окне тоже памятка: на среднем стояке трещина по диагонали — покосило их дом немного, зажало раму. Третья избита в середине нижней перекладины: бригадиры имели привычку стучать кнутовищем по раме, собирая народ по утрам.
Кузьма не спешил. Он думал, как ловчее взять рамы: не просто это с его культями. Зашел в конюшню. В загоне стояла одна худая кобыла. В бок ей толкался спотыкающийся жеребенок. Кузьма увидел на соломе у самой плетневой стены только что проснувшегося и удобно усевшегося сторожа деда Федота. Тот сразу узнал Кузьму и возымел большое желание поговорить с ним о фронтовых делах.
— Об этом у нас еще будет случай поговорить, — сказал Кузьма. — А сейчас пойдем в конюховку.
Дед поднялся, озадаченно поглядел на Кузьму и пошел следом. Возле окон они остановились, и Кузьма сказал:
— Вот что, дед, я сейчас заберу эти рамы, потому что они с материного дома.
— Что, что? — переспросил старик и приложил к уху ладонь, делая вид, что не слышит.
Кузьма молчал.
— А председатель?
— Что председатель? Я ему сказал: рамы мои.
Старик сердито посмотрел на Кузьму:
— Записка какая есть?
— Записка? Записка здесь не нужна, свое беру, — Кузьма уже задумчиво смотрел на большие ржавые гвозди, которыми были прижаты к проемам его рамы.
— А как ты их возьмешь-то, а? — вдруг обрадованно захихикал старик. — Рук-то у тебя нету!
— Вот привязался, старый хрен. Возьму!
Не обращая больше внимания на старика, Кузьма потрогал правой культей гвозди, крепившие раму сверху и снизу, и отошел, задумавшись.
— Что, крепка крепость-то, а? — ехидничал старик, наблюдая за действиями Кузьмы.
«Да, шляпки гвоздей плотно прижаты к рамам, так их не отогнешь, — подумал Кузьма. — Надо идти за топором. Или хоть бы достать такой же гвоздь, чтоб поддеть и отогнуть эти». Кузьма обрадовался, увидев, что третья рама снизу прижата гвоздем не совсем плотно. Хорошо, что вставлявший рамы поленился еще раз ударить по последнему гвоздю. Кузьма пошарил глазами вокруг и увидел возле разбитой телеги небольшую деревянную планку. Он поднял ее обеими руками, пристроил к раме и стал нажимать на гвоздь. Вот уже планка вжалась между рамой и гвоздем. Еще усилие — и гвоздь достаточно отогнулся. Теперь, чтобы вытащить, надо его расшатать. Шляпка гвоздя впивалась в культи, и скоро рукава гимнастерки потемнели от крови. Но Кузьма не обращал внимания ни на боль, ни на кровь. Когда гвоздь начал легко проворачиваться в раздавшемся гнезде, Кузьма, как в детстве, положил конец рукава на гвоздь и вцепился в него зубами. Опершись локтями о раму, он изо всех сил тянул гвоздь на себя. Заныли челюсти. В ушах как будто кто катал острые камни. Они росли, давили мозг, и, кажется, не отпусти сейчас этот проклятый гвоздь, в голове что-то разорвется…
Но нет, Кузьма не привык сдаваться. Он испытал на войне, что значит смертельный рубеж. Он переходил его, когда бросался в рукопашную. Он убедился давно, что на войне выживает тот, кто не щадит себя, кто, вступая в схватку, переполняет себя одним только стремлением — победить, во что бы то ни стало победить!
Когда перед глазами Кузьмы воочию встал его первый рукопашный бой, он почувствовал, как напряглись мускулы, как замерла боль в скулах — и полетел спиной с гвоздем в зубах в прелую солому.
— Аника-воин, — хохотали над ним старик Федот и откуда-то прискакавший рябой завхоз Кулек. — Завалился, как на перину…
Кузьма вскочил на ноги. Засучив левый рукав, он вложил в культю добытый гвоздь и стал освобождать верхнюю часть рамы. Снова ржавая шляпка впивалась в тело, снова сочилась кровь, но Кузьма уже не чувствовал боли. Он рассвирепел, зная, что сзади безжалостно смотрят на него две пары холодных глаз и радуются каждому промаху. Не выйдет! Он выпрямил верхний гвоздь и принял на себя свободно подавшуюся раму.
Сзади раздался сиплый голос завхоза:
— Чего безобразничаешь? Кто разрешил разбоем заниматься?
Кузьма молчал, занимаясь своим делом.
— Может, мы тебе хотели новые рамы сделать? — продолжал завхоз.
— Вот себе их и вставьте, — Кузьма принялся за очередное окно.
Люда пошла искать Кузьму, когда он уже возвращался домой с прижатыми под мышками двумя рамами. Третья была
