- Под трибунал сучкиного сына, - пробубнил генерал с багровой рожей.
- А чо... Чо вы тут делаете-то? - осторожно поинтересовался я, обводя всех косым, под алкоголика, взглядом.
- Забрать! - рявкнул главный. - Отвести в караулку. Я лично допрошу этого кадра. Перерыв на полчаса.
Курсант затолкал меня в тесную комнату. Через несколько минут появился главный. У него было усталое раздраженное лицо, но за этой маской угадывалась сильная натура уверенного в себе человека, умного, прямолинейного и справедливого. Интуитивно я понял, что он не профессиональный следователь, но врать ему бесполезно как человеку, которому доступны высшие истины. Более того, он понимал меня с полуслова: стоило мне прекратить разыгрывать из себя пьяного и принять серьезный вид, он тут же махнул рукой часовому, чтобы тот убирался.
Когда мы остались наедине, я рассказал ему как на духу о всех жизненных злоключениях последних лет, начиная с момента моего прибытия из Италии в СССР. Перерыв затянулся на два часа. Он слушал внимательно и сосредоточенно, не перебивая. Когда я закончил, он коротко спросил:
- Профессия?
- Полковник НКВД в отставке, - доложил я.
- Это не профессия, а звание, - резонно возразил он.
- Тогда профессии нет...
- Будет, - заверил он меня. - Позвоните завтра по этому телефону.
Вернее, сегодня, после девяти утра.
Он написал на бумажке номер и приказал часовому вывести меня наружу. Мы прошли всего метров пятьдесят по коридору, курсант отпер ключом обычную с виду фанерную дверь - и я очутился прямо в вестибюле станции метро Новослободская-кольцевая. На часах было пять утра, первые поезда шли почти пустыми. Я доехал до "дома", разбудил сожительницу и устроил ей хорошую взбучку. Она тут же во всем призналась, правда, взяв с меня предварительно обещание, что я ее не прогоню. Оказалось, моя возлюбленная промышляла кражами. То есть, попросту говоря, была "домушницей", известной в воровских кругах под кличкой Нинка-Лотерейка.
Она никогда не была замужем, а в квартире, из которой мы вынесли вещи, проживала та самая бородавчатая тетка, вцепившаяся в меня на рынке. Ее рассказ меня больше вдохновил, чем расстроил: да, она воровка, но, с другой стороны, у нее нет мужа, и это главное!
- С сегодняшнего дня ты начинаешь честную жизнь! - сказал я ей. - Воровать больше не будешь. Пойдешь на работу. Брак оформим официально. И чтобы без фокусов!
- Да, - согласилась она.
В тот же день я позвонил по выданному мне ночью номеру телефона. "Отдел кадров," - ответили на другом конце провода. Мне несказанно повезло:
человек, с которым я беседовал ночью, оказался Генеральным директором Центрального ракетно-космического конструкторского бюро. В ту роковую для меня ночь в подземном оперативном штабе проходило объединенное заседание руководства КБ и представителей заказчиков из ВВС (РВСН еще не оформились в отдельный род войск). Фамилия и имя Генерального тогда были засекречены, и все сотрудники КБ, начиная от первых замов и заканчивая уборщицами, обращались к нему по отчеству, по-домашнему ласково:
"Палыч". Звание полковника в отставке позволило мне сразу занять высокую должность заместителя начальника Отдела безопасности по хозяйственной части. В мановение ока я стал большим человеком: в моем распоряжении находились стратегические запасы ректификата - высокоочищенного технического спирта - и не проходило и дня, чтобы похмельные генералы не клянчили у меня "регламентную дозу" (так для конспирации называлось сто грамм). Нашлась работа и для Нины. Она теперь стучала костяшками счет в Отделе труда и заработной платы.
В конце рабочей недели, по пятничным вечерам, ко мне в кабинет наведывался сам Палыч. Расходились мы с ним далеко заполночь, после обильных "регламентных" возлияний. Вернее, нас развозили по домам казенные шоферы, потому что идти мы уже не могли. О чем мы говорили во время этих задушевных всреч? В основном о звездах и о космических полетах. Помню, когда запустили на орбиту Белку, Палыч поднял тост "за наших четвероногих коллег" и произнес историческую фразу:
- Недалек тот день, когда и "человек" в космосе будет звучать гордо!
- И прозвучим! - ответил я, хотя и слабо верил в свои собственные слова:
тогда полеты человека в космос еще представлялись делом далекого коммунистического будущего.
- Ты о чем? - очнулся Палыч от своих мыслей.
- Прозвучим, говорю!
- Куда прозвучим?!
- Так ты ж сам сказал...
- Кому? Тебе?
- Ну да! Вот я и звучу... Говорю, то есть... Прозвучу, во!
- Кто, ты?
- Ага!
- А что, это идея! Только придется бросить пить. На время...
- Если на время, тогда согласен.
Вот так и решился вопрос о том, кому быть первым в мире космонавтом. На трезвую голову у Палыча, конечно, возникли сомнения по поводу моей пригодности. Во-первых, мне было уже под пятьдесят (хотя выглядел я на тридцать), а во-вторых, мои познания в технике оставляли желать лучшего.
Прямо он мне об этом из деликатности не говорил, пытался лишь отшучиваться:
- Ты улетишь - с кем я пить буду? С Белкой и Стрелкой?
- Да я, Палыч, ненадолго, - успокаивал я его. - Маленько проветрюсь, и обратно.
- Ну смотри, Шурик! Если с тобой что случится, я этого не переживу.
- А что со мной будет? И не в таких передрягах бывал. Вон, Белка, дура дурой, а слетала! Без всякого технического образования, между прочим.
Раз уж собаки...
- Так то собаки, - серьезно задумывался Палыч. - Тут надо все предусмотреть, чтобы учесть отличия человека от его "лучшего друга".
Полгода за "рюмкой чая" (любимое питье Палыча - чифир со спиртом) я уговаривал своего начальника и друга, в одном лице, отправить меня на медицинское освидетельствование. Вздохнув в сотый раз, он сдался - наверное, надеялся, что эскулапы меня завалят. Но дудки-с! От предков мне досталось лошадиное здоровье. Курить, правда, пришлось бросить (с тех пор уже сорок лет как не балуюсь дымом).
И началась "обкатка": часами меня крутили на центрифугах, чтобы организм привыкал к перегрузкам. Технике тоже учили, но поверхностно. Палыч сразу предупредил: "Полетишь в режиме автоматического пилотирования. И ничего не трогай. Понял? Ничего!" Старт был назначен на 7 ноября - день ВОСР.
Но в начале апреля грушники доложили, что американцы спешно готовят свой суборбитальный полет. Дело приняло политическую окраску: кто первым выйдет в космос, бездуховный загнивающий капиталист или наш плоть от плоти советский человек, воодушевленный коммунистическими идеями? На срочном совещании в Кремле с участием секретарей ЦК и руководства космической программы после шести часов обсуждений Хрущев поставил вопрос ребром: "Мы или они, мать их?!" - и сам же на него ответил: "Мы, мать нашу!" Палыч предложил стартовать в день рождения Ленина, 22 апреля, но Хрущев был так напуган конкуренцией со стороны американцев, что сурово отрубил: "Нехрен на печи отлеживаться! Сегодня и полетите". С трудом удалось убедить Никиту Сергеича, что ракету необходимо подготовить к старту, и выпросить на это неделю.
Через семь дней лихорадочных сборов наступила знаменательная ночь перед полетом. Палыч запретил мне спать: он сильно волновался, что я просплю.
Как сейчас помню, мы собрались вчетвером в байконурской квартире Палыча:
он, я и мои дублеры Гагарин и Титов. Здесь надо заметить, что с самого начала этих двух парней на самом высоком уровне отодвинули на второй план по той причине, что у них не очень подходили фамилии. "Гагарин" в ушах цековских спецов по идеологии звучало по-дворянски, а "Титов" слишком избито. Вместе с тем, имя "Ромашкин" как нельзя лучше подходило для всенародного героя. Тут вам и романтика коммунистического строительства, и бескрайние ромашковые поля среднерусской возвышенности.
Короче, утверждение в ЦК я прошел без проблем. Но вернусь к памятной ночи. Врачи запрещали космонавтам пить крепкие напитки, поэтому мы втроем пробавлялись светлым "Жигулевским", в то время как Палыч глушил свой "огненный чай". "Кто до утра не сломается, тот и полетит", - пошутил он в самом начале нашей посиделки. К трем часам ночи Гагарин с Титовым были в отрубях: они понимали, что им все равно ничего не светит, и с горя наклюкались. Я держался молодцом: после четырнадцати бутылок ни в одном глазу.
Наконец, в четыре утра выпили "напосошок", и Палыч собственноручно надел на меня скафандр, который до того лежал под столом (тогда еще все было по-простому, без церемоний). Под окном ждал автобус. До стартовой площадки нужно было трястись по разбитой тягачами дороге около часа, и уже в начале пути я понял, что не доеду - пиво со страшной силой "давило на клапан". "Стой, - попросил я шофера, - отлить надо!" Я вышел и оросил правое заднее колесо. С тех пор это стало доброй традицией: по дороге на площадку поливать автобус. Чтобы повезло. Даже Терешкова с Савицкой (и совсем недавно - американская астронавтка, забыл как зовут) омыли покрышки ритуальными струйками. На выходе из автобуса меня подхватили под руки два крепких парня из техобслуги, благополучно погрузили в кабину и пристегнули ремнями к креслу. Потом еще час ничего не происходило, лишь в наушниках слышались какие-то взволнованные крики и ругань Палыча.
