— Вотъ что, cher Егоръ Егоровичъ, — вдругъ заговорила графиня шопотомъ, но запальчиво. — Древняя исторія завѣщала намъ два женскіе типа одной эпохи, Елену и Пенелопу. Почемъ знать… Если бы мужъ Елены былъ Улиссъ, а мужъ Пенелопы Менелай, то, право, неизвѣстно, не перемѣнились ли бы онѣ ролями. Повѣрьте мнѣ. Прежде чѣмъ бросать камень въ насъ, соломенныхъ вдовъ, поглядите поближе… вглядитесь внимательно въ супруга такой вдовы… Изъ сотни случаевъ девяносто девять покажутъ вамъ, что мотивъ на лицо. Отъ мужа-Улисса съ Парисомъ не убѣжишь… Для мужа-Менелая десять лѣтъ за рукодѣльемъ не просидишь. Ну, вотъ, глядите! — прибавила графиня. — Если вотъ этотъ когда-нибудь женится, что сдѣлаетъ его жена?
И она показала на ходившаго по гостиной герцога Оканья вмѣстѣ съ юной красавицей румынкой. Онъ хорохорился, франтовато шагалъ на своихъ выгнутыхъ ножкахъ и тараторилъ безъ конца, сыпля комплименты.
Марія Турдза только смущалась и поглядывала на всѣхъ, какъ бы ожидая или прося помощи.
Между тѣмъ молоденькая баронесса съ прозвищемъ Кисъ-Кисъ вскочила и отошла еще при словахъ графини «des pendues», понявъ отлично, о комъ рѣчь.
Гастингсъ, выслушавъ покорно тираду графини, выговорилъ:
— А все-таки грѣхъ вамъ при дочери намекать на ея мать.
— Я и про себя сказала.
— Про себя всякій имѣетъ право… А при дѣвочкѣ говорить…
— Хороша дѣвочка. Годами — да. Впрочемъ, я ей ничего новаго не сказала. Да есть ли еще для нея что новое на свѣтѣ, ей неизвѣстное?
Гастингсъ-Машоновъ видимо озлобился и ждалъ перемѣнить разговоръ.
— Да. Иной не повѣритъ, что Оканья испанецъ, — произнесъ онъ, наконецъ, громко и почти въ упоръ проходившему мимо герцогу съ румынкой.
— Je comprend le russe! — театрально воскликнулъ этотъ, приблизясь, почти подскочивъ къ нему. — Вы говорите обо мнѣ!.. Видите. Я отгадалъ. Vous venez de dire: Povre! Pauvre Ocana d'Espagne! И правда, я «бѣдный» Оканья, несчастный. Съ тѣхъ поръ, что увидалъ огненные глаза mamzelle Marie, которые жгутъ всѣхъ и сожгли меня.
Юная Турдза сконфузилась и поглядѣла на графиню чуть не съ мольбой избавить ее отъ ея кавалера. Кора догадалась, конечно, но не пришла на помощь. Обернувшись въ Гастингсу, она вымолвила громко по-русски:
— Тоже изъ древняго міра… Только изъ миѳологіи. Сказать нельзя… На всѣхъ языкахъ тоже. Я скажу наоборотъ, а вы переставьте два слога: «Тиръ» и «Ca». Только копытъ не хватаетъ. И замѣтьте, cher Егоръ Егоровичъ: въ эти годы ухаживаетъ этакъ за дѣвочкой, и пошло, и цинично вмѣстѣ. Ей гадокъ, да и другимъ противно смотрѣть.
— Merci. Это я знаю, въ чей огородъ! — отозвался Гастингсъ, кисло ухмыляясь.
Въ то же время баронъ Герцлихъ вполголоса разговаривалъ съ молодымъ Вертгеймомъ въ углу гостиной.
— Я справлялся объ этой замѣткѣ, подписанной «Nemo», — говорилъ Вертгеймъ по-нѣмецки, какъ всегда говорилъ онъ съ барономъ:- Мойеръ увѣряетъ, что имъ это очень непріятно, что они въ редакціи не доглядѣли и она проскользнула. Если хотите, онъ настоитъ, чтобы они что-нибудь сказали, объяснились, извинились…
— Нѣтъ, что ты! Вѣдь это еще хуже! — воскликнулъ Герцлихъ. — Но какіе свиньи! Я не знаю, что дѣлать — платить дальше, дать требуемыя этимъ «Nemo» десять тысячъ, или ужъ ни гроша никому никогда не давать.
— Лучше дать, баронъ, — сказалъ Вертгеймъ.
— Тогда пойдетъ дальше и выше… Бездонной бочкой… Дойдетъ до требованія пятидесяти и т. д. до второго пришествія или во всякомъ случаѣ до моего отшествія на тотъ свѣтъ. Скоты! Брави и спадацины конца вѣка. Хуже венеціанскихъ! Тѣ сзади изъ-за угла, въ маскѣ, убивали и бросали трупъ въ лагуны или въ Canal Grande. А эти рѣжутъ не дорѣзывая, чтобы когда оправится жертва — опять рѣзать… Это инквизиція или застѣнокъ…
— Ну, а если купить «Mappemonde»?
— Придется купить, всѣхъ ихъ разогнать, а затѣмъ себя въ газетѣ защищать тѣмъ же способомъ, око за око, инсинуація за инсинуацію, клевета за клевету. Вотъ опять скажу: въ Россіи не то… Такъ публичныхъ мужчинъ и шантажистовъ въ прессѣ нѣтъ.
— Покуда? — улыбнулся Вертгеймъ.
— Что будетъ послѣ насъ, lieber Fritz, намъ все равно.
И Герцлихъ, сумрачный, простился съ хозяйкой и собрался.
Вертгеймъ съ женой послѣдовалъ его примѣру. Они вышли вмѣстѣ.
— На что тебѣ понадобилось семь тысячъ къ спѣху? — спросилъ баронъ въ передней.
— Мнѣ?
— Ну, да; твоя мать ихъ у меня взяла послѣ бала у Кергареновъ.
— А-а? — странно произнесъ молодой баронъ и прибавилъ:- Это мама, вѣроятно, хочетъ мнѣ одинъ сюрпризъ сдѣлать. Уплатить за меня.
И молодой человѣкъ не зналъ, что солгать.
— Ну, стало быть, я сдѣлалъ une indiscrétion. Не говори ничего матери и сдѣлай видъ удивленнаго сюрпризомъ, — разсмѣялся добродушно баронъ и вышелъ на улицу.
— Опять что-нибудь? — спросила его жена.
— Ну да… Но какъ же мама не предупредитъ!.. Я могъ отказаться и ее выдать.
— Да ты это почти и сдѣлалъ. Сталъ путаться.
— Да. Но такая добрая и честная натура, какъ баронъ, ничего худого никогда не видитъ и не понимаетъ.
— Но куда, зачѣмъ эти деньги понадобились вдругъ?..
— Лучше не стараться догадываться. Во всякомъ случаѣ эти деньги понадобились не для матери, не для нея самой… Она ихъ передала, отдала…
— Кому?
— Не хочется догадываться, милая… Да и не наше это дѣло… — угрюмо произнесъ Вертгеймъ.
Едва только гости разъѣхались, какъ Кора, уже предупредившая баронессу, что у нихъ съ Эми очень важное дѣло до нея, объявила ей:
— Надо, баронесса, coûte que coûte, разстроить дуэль.
— Чью? Какую? — вымолвила баронесса и смутилась.
— Дуэль между двумя людьми, которые оба стрѣляютъ отлично и положатъ другъ друга на мѣстѣ, потому что…
— Кто? Кто? — почти шопотомъ перебила Вертгеймъ.
— Вы уже догадываетесь. Близкій намъ двумъ человѣкъ и другой… близкій ей. Загурскій и Френчъ.
Баронесса поблѣднѣла какъ полотно и закрыла глаза.
— Успокойтесь. Дѣло еще въ нашихъ рукахъ! — сказала графиня.
Но баронесса, очевидно, не слыхала словъ. Она откачнулась на спинку кресла и тяжело дышала.
— Воды… — воскликнула графиня Кора.- Mademoiselle Amy, спросите скорѣе воды…
Эми быстро вышла въ столовую и стала звать лакея. Графиня обняла хозяйку почти безъ чувствъ и вымолвила:
— Chère baronne, успокойтесь… Все еще можетъ устроиться съ вашей помощью и умѣньемъ.
Баронесса открыла глаза и произнесла упавшимъ голосомъ:
— Какъ вы испугали… меня…
— Я виновата. Я не знала, что вы такая добрая, милая. Даже я спокойнѣе васъ приняла это извѣстіе. Quel coeur d'or!
— Coeur d'or… О, Боже мой! — воскликнула баронесса. — Да. Да. Конечно… Но что дѣлать?
— Одно, главное: уговорить Эми выходить замужъ за Френча. Тогда все спасено. Онъ нанесъ оскорбленье. И онъ извинится предъ Вячеславомъ. Иначе ничего сдѣлать нельзя.
— Вы должны повліять на графа. Вы имѣете вліяніе на него.
— Въ такомъ дѣлѣ, нѣтъ. Онъ оскорбленъ. И глупымъ образомъ.
— Когда?
— На балѣ у Кергарена. Во время котильона.
— Какъ же вы раньше…
— Я узнала случайно. Но слушайте, Дубовскій не далъ своего согласія, и Эми можетъ только бѣжать съ нимъ. Онъ умоляетъ ее объ этомъ. Все у него готово. Священникъ уже есть, чтобы вѣнчать безъ всякихъ бумагъ.
— Русскій?
— Нѣтъ. Католическій. Все равно. По-русски они обвѣнчаются послѣ. Уговорите Скритицыну.
— И Френчъ извинится?
— Да. Онъ это поставилъ условіемъ.
— C'est très louche… — выговорила баронесса.
— Не наше это дѣло… Мы съ вами должны…
Графиня смолкла, потому кто въ эту минуту въ комнату вошла Эми со стакановъ воды въ рукѣ.
— Merci, ma chère enfant. Мнѣ лучше, — вымолвила баронесса. — Все нервы… Мнѣ съ утра нездоровилось. Ну, вотъ, я и испугалась.
Разумѣется, обѣ женщины тотчасъ очень ловко и искусно принялись доказывать Эми, что она должна, не взирая на несогласіе дяди, рѣшить свою судьбу сама… Все, что говорили онѣ, въ особенности баронесса, казалось Эми ясно и просто… Она сама думала и чувствовала такъ же… Все было «за» самостоятельное рѣшеніе вопроса.
Но у нея было многое и «противъ», чего и графиня и баронесса не знали.
Во-первыхъ, дядя, честный человѣкъ и ее любящій, намекалъ, что Френчъ — человѣкъ сомнительный и репутаціи не безукоризненной. Но вѣдь это можетъ быть и клевета. Во-вторыхъ, близкій другъ, любящій ее, умный докторъ Рудокоповъ, противъ такого способа дѣйствій и даже отчасти противъ Френча. Но вѣдь онъ его почти не знаетъ. Въ-третьихъ, — и главное — «что сказала бы мама», еслибы знала, что ея «Эминька» будетъ вѣнчаться, скандально убѣжавъ изъ дому… Это былъ вопросъ, всколыхнувшій ея совѣсть.
Баронесса, будто догадавшись, какой былъ третій резонъ молодой дѣвушки противъ тайнаго бѣгства и вѣнчанія, начала говорить о томъ, что еслибы была жива Скритицына, то дѣло было бы гораздо проще.
