Баронесса, будто догадавшись, какой былъ третій резонъ молодой дѣвушки противъ тайнаго бѣгства и вѣнчанія, начала говорить о томъ, что еслибы была жива Скритицына, то дѣло было бы гораздо проще.
Послѣ цѣлаго часа увѣщеваній, Эми, смущенная, заявила, что готова еще разъ переговорить съ дядей и съ однимъ другомъ и затѣмъ рѣшиться на роковой шагъ — даже если они и будутъ по прежнему противъ этого брака.
— Зачѣмъ же тогда говорить съ ними? — спросила баронесса.
— Все лучше, — отозвалась Эми.
Но баронесса рѣшила по-своему. Она попросила Эми быть у нея на другой день вечеромъ въ гостяхъ на чашку чая, чтобы снова, «en petit comité», рѣшить, что дѣлать, и, рѣшивъ, не откладывать.
Когда ввечеру Скритицына пріѣхала къ Вертгеймъ, то «le petit comité» оказался одинъ Френчъ, приглашенный хитрой баронессой.
Разумѣется, тотчасъ же она оставила ихъ обоихъ вмѣстѣ глазъ-на-глазъ на цѣлые два часа, а Френча подзадорила, говоря, что все въ его рукахъ, и если онъ не убѣдитъ Скритицыной, то, стало быть, ее не любитъ.
Разумѣется, передъ этимъ, въ отсутствіе Эми, между баронессой и Френчемъ произошла комедія. Баронесса заявила надежду, что дуэль не состоится въ случаѣ, если Эми согласится на такой бракъ. Френчъ заявилъ, что между его любовью, его бракомъ и стычкой съ Загурскимъ нѣтъ ничего общаго, но, однако, замѣтилъ, что, ставъ вдругъ счастливымъ, кто же захочетъ рисковать своей жизнью?..
Оставшись наединѣ съ Эми, Френчъ сталъ умолять ее тотчасъ рѣшить ихъ судьбу… Эми отвѣчала все то же: надо добиться согласія дяди, — и она на это надѣется, такъ какъ онъ ее любитъ и не захочетъ сдѣлать ее несчастной. Френчъ убѣждалъ ее, что Дубовскій никогда не дастъ согласія. Стало быть, надо теперь же рѣшить вопросъ… Вопросъ ихъ жизни!.. Или вѣнчаться, или разстаться и никогда не видѣться. Если онъ останется живъ послѣ поединка, то она все-таки никогда его не увидитъ.
Эми, уже плача, отвѣчала, что объяснится съ дядей.
— Но если, повторяю я, онъ наотрѣзъ откажетъ?
— Тогда, я говорю вамъ, мы подумаемъ и рѣшимъ, что дѣлать.
— Miss Amy! Это комедія! — холодно и иронически заговорилъ Френчъ. — Мы этого діалога никогда не кончимъ. Я уже сказалъ вамъ, что тогда исходъ одинъ — тотчасъ бѣжать и вѣнчаться… Способны ли вы на это?..
Эми молча потупилась, а черезъ нѣсколько мгновеній начала снова утирать лицо платкомъ. Слезы снова лились изъ ея глазъ.
— Ну, въ такомъ случаѣ… вамъ нечего и объясняться съ дядей и нечего меня останавливать… Поединокъ является единственной панацеей всѣхъ золъ. И я попрошу секундантовъ поставить самыя суровыя условія.
И Френчъ поднялся съ кресла.
— Ради Бога! — вскрикнула Эми. — Вы безжалостны.
— Не я, а вы…
— Я сегодня объявлю дядѣ все…
— И если онъ откажетъ, то… начнете пуще плакать?
— Нѣтъ. Если онъ откажетъ, я ему скажу, что я противъ его воли пойду за васъ.
— Это будетъ угрозой, или вы дѣйствительно способны на такой рѣшительный шагъ?..
— Я думаю, — тихо произнесла Эми.
— Вы только думаете, но не убѣждены… Ну-съ, какъ хотите… Все въ вашихъ рукахъ… Мое счастіе и даже моя жизнь… Да, ужасная, роковая встрѣча въ жизни! — вдругъ воскликнулъ онъ, проводя рукой по лицу. — Стоило родиться на свѣтъ, чтобы умереть изъ-за безхарактерности русской дѣвушки! Любить, быть любимымъ — и умереть… Ужасно!
— Этого не будетъ… Я… Я готова на все. Я уйду къ вамъ послѣ отказа дяди и мы уѣдемъ… тотчасъ.
— Ваше слово… Дайте слово.
— Даю.
Френчъ двинулся, быстро охватилъ станъ дѣвушки и, прижавъ ее въ себѣ, приблизилъ лицо свое въ ея лицу…
— Тогда ты моя невѣста, — шепнулъ онъ. — И съ этой минуты я могу требовать доказательствъ…
— Да. Да…
И Эми, склонивъ голову къ нему на грудь, подставила лицо. Онъ тихо прильнулъ къ нему съ поцѣлуемъ.
Затѣмъ Френчъ быстро вышелъ. Эми осталась одна, трепетная, въ слезахъ, но сіяющая.
— Да. Да. На все пойду… Что мнѣ они… всѣ!.. — шептала она.
А Владиміръ Ивановичъ Дубовскій все колебался и оттягивалъ свой визитъ къ соотечественнику, котораго давно зналъ, но отъ котораго всегда сторонился. И теперь, Богъ знаетъ почему, ему просто претило ѣхать къ этому странному русскому или «аглицкому россіянину», какъ онъ прозвалъ Гастингса-Машонова.
И Владиміръ Ивановичъ вдругъ рѣшилъ совсѣмъ другое… ѣхать объясниться съ самимъ Френчемъ. Указать ему, что этотъ бракъ немыслимъ… Честью проситъ его оставить Любочку въ покоѣ!
И вдругъ рѣшивъ, онъ тотчасъ же и собрался, благо близко…
Конечно, Френчъ сначала крайне удивился визиту, но затѣмъ сдѣлался тотчасъ же суровъ и холоденъ… Онъ понялъ, съ чѣмъ является сановникъ, еще ни разу не бывавшій у него.
— Monsieur Френчъ, у меня до васъ крайне важное дѣло, и вотъ почему я рѣшился безпокоить васъ…
И Дубовскій какъ-то подтянулся и собрался говорить съ энергіей, показать себя.
— Благодарю васъ за честь, что пожаловали. Что прикажете? — сказалъ Френчъ.
— Изволите видѣть… Я много слышалъ о васъ хорошаго отъ общихъ знакомыхъ. Я не удивляюсь, если вы симпатичны моей племянницѣ.
И Дубовскій думалъ про себя:
«Чего это я виляю да лебежу! Надо бы похолоднѣе и порѣзче. Ишь онъ Наполеономъ какимъ на меня смотритъ. Точно я проситель, а онъ министръ».
Но, однако, Владиміръ Ивановичъ ничего не сказалъ рѣзкаго, а продолжалъ вилять и лебезить. Всю свою жизнь онъ любезничалъ со всѣми. И съ тѣми, отъ кого ожидалъ «великихъ и богатыхъ милостей», и съ тѣми, отъ которыхъ ничего ждать или желать не могъ. И съ послѣдними онъ даже бывалъ любезнѣе. Его характерная черта въ жизни была та же, что и въ игрѣ въ карты: постоянный «пасъ» отъ отсутствія иниціативы, смѣлости, предпріимчивости. Въ картахъ, чуть не хватаетъ дамы или валета, при полной масти, Дубовскій думалъ, вздыхалъ и говорилъ: «пасъ». Въ жизни — тоже…
Послѣ разъясненія всего дѣла, мягко и заискивающе, Дубовскій прибавилъ:
— Ну-съ, что же? Какъ быть?
— Я люблю вашу племянницу, г. Дубовскій. И она раздѣляетъ мое чувство къ ней. И я поэтому, въ отвѣтъ на ваши слова, могу только просить у васъ — хотя вы и не отецъ ей — ея руку.
— Я ничего не имѣю противъ васъ, monsieur Френчъ. Вы не хотите меня понять. Именно я не отецъ, а дядя и опекунъ, и какъ племянница хочетъ, такъ и поступитъ. Но все-таки я являюсь просить васъ подумать…
— Извините, г. Дубовскій, тутъ думать не о чемъ. Mademoiselle Скритицына, конечно, давно рѣшила, что ей дѣлать. Но она все-таки, прежде всего, желаетъ вашего согласія на бракъ, котораго… котораго вы не даете.
— И не дамъ! — вдругъ не произнесъ, а заревѣлъ Дубовскій. И въ немъ сказался русскій человѣкъ, который терпитъ, терпитъ и ухнетъ сплеча… И вмѣсто того, чтобы во-время отгрызнуться, опоздавши, убьетъ до смерти.
Френчъ — англичанинъ — опѣшилъ.
Любезный, обходительный, сладкій Дубовскій вдругъ превратился въ дикаго варвара сѣвера, въ медвѣдя, былъ щебетавшей канарейкой и сталъ волкомъ.
— Вотъ это я и желалъ узнать! — отвѣтилъ Френчъ, не зная, что сказать.
— Ну, вотъ… Et savez! — произнесъ Дубовскій, переведя съ русскаго, но тотчасъ прибавилъ:- sachez-le.
— Но потрудитесь мнѣ объяснить, — заговорилъ Френчъ, — что можете вы имѣть противъ меня?
— Ничего… Я васъ мало знаю… Но я бы желалъ, чтобы племянница вышла за русскаго, за соотечественника…
— Это понятно и совершенно естественно!.. — заявилъ англичанинъ и смолкъ.
Дубовскій поднялся и сухо сказалъ: «Adieu». Но руку все-таки подалъ.
Выйдя на улицу, онъ ворчалъ:
«Дубинскій ты, а не Дубовскій! Отъ дубины, а не отъ дуба происходишь… За какимъ я дьяволомъ лазилъ къ нему».
Прошли три дня. Два раза видѣлась Эми съ Френчемъ и узнала, что все готовится, а затѣмъ, что все готово. Но и готовить особенно нечего было. Предполагалось, что они выѣдутъ, изъ Парижа и чрезъ Кале-Дувръ, очутившись въ Англіи, проѣдутъ въ Ирландію, гдѣ живетъ старушка, мать Френча. Обвѣнчавшись по католическому обряду, они дадутъ знать дядѣ-опекуну. Вѣнчаніе въ русской церкви въ Парижѣ, конечно, будетъ уже явное, съ приглашенными и съ дядей-распорядителемъ malgré lui.
Эми, однако, не ликовала, а напротивъ, была крайне возбуждена и скорѣе тревожна и грустна, нежели довольна и счастлива.
«Что-то» томило ее… Такъ называла она необъяснимое чувство, которое гнетомъ сказывалось въ ней съ тѣхъ поръ, что она рѣшилась бѣжать. Самое слово «бѣжать» было ей противно. Каждый разъ, что она думала о предстоящемъ путешествіи вдвоемъ съ Френчемъ-«не мужемъ» — ей становилось стыдно. Она не могла себѣ представить, себя увѣрить, что это дѣйствительно рѣшено и что это «такъ будетъ». Вѣнчаться въ Ирландіи тайно отъ дяди въ присутствіи его матери ей не казалось ни стыднымъ, ни страшнымъ. Но это путешествіе — что-то ужасное, срамное, невѣроятное и невозможное.
