и Кита, хотя те не обращали на нее особого внимания. В конце концов она сдалась, перестала надеяться, что Кит подплывет к ней, рванула к нему на глубину и стала плавать с парнями.
Можно было сколько угодно делать вид, что Кит обожает ее, просто преследование – не его стиль ухаживания, но мне казалось, он рад общаться с ней, как был бы рад общаться с любым другим человеком на пляже, хотя по ночам все было совсем по-другому.
Я осмотрела весь берег, но Хьюго не увидела.
Солнце пригревало даже под конец дня, и когда Мэл и другие вернулись в дом и берег опустел, я подошла к воде, быстро огляделась, разделась и вошла в море. Когда плаваешь обнаженной днем, это мотивирует быстрее заходить в воду. Августовское солнце сияло на воде. Большие черные бакланы на песчаных отмелях, расправив крылья, сушили перья. Я погрузилась в воду с головой и задержала дыхание, а затем поплыла так, что на границе между морем и небом остались только мои глаза, а тело было под водой, и стала подобна высматривающему добычу крокодилу.
Вокруг никого не было. И жизнь обернулась покоем и свободой и ожиданием в неопределенном настоящем.
18
Если бы тем летом не планировалась свадьба, все сложилось бы иначе. Если бы Мэлу не предстоял «Гамлет», то опять же все вышло бы по-другому. И если бы у нас не жили Годдены, то лето оказалось бы точно таким же, как и в прошлые годы.
Было бы это лучше?
Меня озадачивало, что мы не получаем никаких вестей от Флоренс Годден.
– Она не пишет электронных писем, – сказал Кит. – Находит современные технологии ужасно дебильными. «Вот почему у меня есть ассистентка, дорогой».
– А она когда-нибудь звонит? А ватсапом пользуется? Эсэмэски шлет? Это же ничего не стоит. – Я рисовала черным карандашом артишок, великолепный четырехфутовый цветущий артишок. Кит читал пьесы Эдварда Олби.
– Моя мать? Только когда ей приходит это в голову, а такого не случается. Открытки раз-два в год. – Он искоса посмотрел на меня. – Ты же не жалеешь меня, верно? Это было бы очень мило с твоей стороны. Но не волнуйся, я по ней не скучаю.
– Никогда? – Я взяла уголь.
– С шести лет. Мне вообще трудно верить в то, что она моя мать. Она больше смахивает на дальнюю родственницу, сумасшедшую тетушку, которую видишь только на Рождество.
Я заштриховала толстый стебель вертикальными линиями.
– А Хьюго?
– Что Хьюго?
– Может, ему не хватает семьи.
Кит пожал плечами:
– Не знаю. Я вообще мало что знаю о своем брате.
– А тебе неинтересно узнать побольше?
– Не-а.
– А я бы сказала, что о тебе он кое-что знает.
Кит скорчил гримасу:
– Он считает, что кое-что знает обо всем на свете.
– Значит, мне стоит игнорировать его слова?
Киту до смерти хотелось спросить, а что же такое сказал мне Хьюго. Но он не спросил. Просто опять пожал плечами:
– Делай как знаешь.
– Думаю, я так и поступлю.
Кит оставался со мной еще несколько минут, просто чтобы показать, что не обиделся и не рассердился, а потом встал и ушел. Он не любил разговоров, в которых шла речь о его брате.
Что же могло так испортить их отношения? Они учились в разных школах. Не жили в одном доме (их отослали в школы-интернаты). Об отце никогда не говорилось, и это было подозрительно. И, разумеется, Флоренс любила Кита больше, чем Хьюго, что не способствовало родственной любви. См. «Король Лир». Закончив рисунок, я отправилась на поиски раскритикованного брата. И нашла его в маленьком домике, на софе, с закрытыми глазами и наушниками в ушах. Похлопала по плечу, подавив искушение заглянуть в его плей-лист – он был очень чувствителен к попыткам вторжения в его личное пространство, а мне не хотелось его злить.
Хьюго открыл один глаз и вытащил из уха наушник.
– Привет! – сказал он почти что приятным тоном.
– Хочешь что-нибудь поделать?
– Что, например?
– Ну не знаю. Может, теннис? – Я знала, что Кит играет – он привез с собой ракетку. Хьюго, наверное, тоже, разве не все калифорнийцы умеют играть в эту игру? – У меня это получается так себе, но я способна ударить по мячу.
– Ага, о’кей. Дашь мне ракетку?
Я кивнула, он сел и провел рукой по сбившимся на одну сторону, примятым волосам.
– Пойду только переобуюсь в кроссовки, – сказал он.
Он почти вприпрыжку побежал по лестнице в свою комнату и вернулся в белых кроссовках, не слишком подходивших для игры в теннис. У меня же были кроссовки на упругой гелевой подошве, прямо-таки профессиональные. Я вручила ему ракетку Мэла, очень хорошую, и он, проверив натяжение струн, стал крутить ее в руке.
Мы мало разговаривали по дороге на корт. Одним из достоинств, обнаруженных мной в Хьюго, была его способность молчать. И это удавалось ему гораздо лучше, чем всем, кого я знала, за исключением Гомеза.
Когда мы пришли, я сообщила Хьюго, что Мэл научил меня играть, но всегда у меня выигрывает. Может, он намеренно не стал учить меня каким-то тонкостям игры, дабы постоянно одерживать надо мною верх, но скорее дело было в том, что я мало практиковалась.
– Я немного играл в школе, – сказал Хьюго.
– Теннис в школе? Видел бы ты мою школу. Легкая атлетика два раза в месяц при условии, что нет дождя, а он идет всегда, гимнастика курам на смех и так называемые игры.
– У нас были теннис, йога, боевые искусства и медитация. Каждый день.
– Вау!
Мы немного разогрелись, гоняя мяч по корту, и, похоже, он бегал больше, чем я, что несколько меня воодушевило. Я в основном отбивала мячи и потому начала думать, что, по крайней мере, сыграю достойно.
– Хочешь подавать?
Я отрицательно покачала головой.
– О’кей.
Его первая подача была легкой, и я отбила мяч в дальний угол, так близко к линии, что он поднял немного меловой пыли. Это был удачный удар, не дающий представления о моем умении играть, но я увидела, что Хьюго слегка нахмурился и задумался.
Следующая подача чуть не снесла мне ухо. Я едва успела поднять ракетку, а мяч уже ударился о землю в четверти дюйма от линии и с грохотом влетел в забор у меня за спиной.
Я с открытым ртом уставилась на него:
– Господи, Хьюго, где ты научился так подавать?
Он пожал плечами и снова подал. На этот раз подача была детской, и я смогла отбить ее.
– Давай еще.
Теперь я внимательно смотрела, как он подает. Он не выглядел очень уж спортивным, его плечи не были широкими, а руки не бугрились мускулами, но стоило ему подбросить мяч в воздух, как все его тело стянулось в тугой узел, а затем распрямилось, словно пружина, и когда ракетка коснулась мяча, ей передалась вся сила его ног и коленей, его бедер и мускулов спины и плеч.
