относится к ней несерьезно. Это знали все.
И я знала также, как он смотрит на меня.
16
После того как Кит еще двое суток избегал Мэтти, он появился за завтраком с Гомезом и Мэлом, сел напротив нее и улыбнулся своей фирменной улыбкой. Мэтти дернулась, словно он ее ударил, и я поняла, что под ее ногами, словно кровь, растеклась холодная неуверенность.
Но Кит только начал.
Он медленно, как разминающийся гимнаст, шутил и обхаживал ее. То устанавливал зрительный контакт, то нарушал его, снова привлекал ее взгляд и удерживал, становился на минуту серьезен, смеялся, светился. Под столом тоже что-то происходило. Щеки Мэтти медленно приобрели свой обычный цвет, и она начала забывать о горе последних дней. Я видела, как она расслабляется и успокаивается, раз он снова принадлежит ей.
Что-то вроде этого.
Но в ее глазах оставалась тень сомнения. Я хорошо знала этот ее взгляд: Может, я все это выдумала? И он был ненавистен мне – так жалко она выглядела.
Никто из взрослых не замечал, что происходит, потому что Кит не хотел этого. В присутствии других людей он уделял Мэтти ровно столько внимания, сколько требовалось, чтобы его манипуляции оставались их маленьким секретом. И если эти три слова не вызывают у вас содрогания, значит, вы реагируете на них неправильно.
Они договорились, что после завтрака пойдут гулять, и Кит предложил поставить на берегу палатку Малколма, а Мэтти слушала его с готовностью спаниеля – ведь у них опять все было замечательно.
Мама присоединилась к нам, когда мы пили кофе, и, казалось, была довольна, что за столом царит теплая атмосфера. Они с папой полагали, будто Мэтти и Кит все еще узнают друг друга и ведут себя как влюбленные в старые добрые времена – может, иногда держатся за руки во время прогулок по берегу моря или разговаривают по ночам. На самом-то деле они заходили гораздо дальше, но только если Кит был в подходящем для того настроении. Или когда было так темно, что он мог закрыть глаза и представить, будто на месте Мэтти находится кто-то другой.
Вопрос заключался в том, а кто именно.
Пришел Хьюго и пристроился на конце противоположной скамьи, подобно животному, готовому в любой момент спастись бегством. Я попыталась поймать его взгляд, но он избегал этого, и мне захотелось швырнуть в него вилку. И почему только это волновало меня?
Наконец Мэл встал и сказал, что пойдет и купит газету и не хочет ли кто пойти с ним, но Мэтти и Кит даже не услышали его слов. Мэл провел рукой между ними, словно проверял, не ослепли ли они. Но они не обратили на это внимания.
Хьюго сказал:
– Я пойду, – и вышел из комнаты вслед за Мэлом. Мы впервые увидели, что он стремится к общению.
Я тоже встала, чтобы уйти, но меня остановил умоляющий взгляд папиных больших глаз – такие взгляды бывают только у детенышей панд.
– У Тамсин сегодня соревнования, и я обещал, что помогу ей.
– Прекрасно! – сказала я, будучи в скверном настроении. – Желаю весело провести время.
– Ну пожалуйста! – взмолился он. – Пожалуйста, пошли со мной. Ты же знаешь, я совершенно не умею обращаться с лошадьми.
Он выглядел таким несчастным, и я, разумеется, знала, как надо подыгрывать родителям, чтобы они не чувствовали себя нелюбимыми, хотя, к моему стыду, обычно мне это безразлично. Я вздохнула и пошла с ним к машине.
– Какой прекрасный день! – Он хотел начать разговор, но эти слова не сработали, потому что: а) погода меня не интересовала, б) я была так озадачена поведением Годденов, что начало дня казалось мне совершенно дерьмовым. И погода не была исключением.
– О чем задумалась?
Я опять вздохнула и посмотрела в папино открытое лицо.
– Ни о чем, – ответила я, не желая огорчать его интригами подросткового мира. – Просто вспоминаю, а знаю ли я хоть что-то о подготовке лошадей к соревнованиям.
– Для Тамсин важно, что мы будем рядом, сама знаешь.
Да, я это знала. Во время соревнований она начинала винить во всем других людей, паниковать, бояться, что копыта ее пони недостаточно блестят, а грива заплетена как-то неправильно, и разражалась слезами. Не знаю, почему у меня такие вот сестры. Готова поспорить, папа тоже не знает этого. Ни он, ни мама не склонны к нарциссизму.
Мы въехали во двор, и там был зиллиард пони, за которыми ухаживал зиллиард девочек. Пахло лошадиным навозом, жиром из вагончика, где готовили гамбургеры, а за этими запахами чувствовалась вонь беспокойства и волнения. Вот где все начинается, подумала я: анорексия, самобичевание, стремление все контролировать. Мой пони не так хорош, как тот пони. Мы опрокинули барьер. Нужно еще больше работать. Ездить быстрее. Прыгать выше. Нужно вырасти и выйти замуж за банкира, чтобы он оплачивал мое увлечение.
На тренировочной арене было множество детей банкиров, и мне стало немного страшно за Тэм и Дюка. Дюк был грязно-орехового цвета и уже далеко не молод, но когда мы нашли их, оказалось, что он весь из себя глянцевый и готов к бою, его грива и хвост прекрасно заплетены, седло прямо-таки сияет, а Тэм в безупречно белом костюме и черных сапогах выглядит хоть куда.
– Ты великолепна, моя хорошая, – сказал папа и поцеловал ее, и это стало ошибкой с его стороны – она только что убрала волосы под сетку и испугалась, что папа сдвинет ее набок.
– Помогите мне с номером, – сказала она сквозь стиснутые зубы, и папа аккуратно привязал поверх ее куртки нагрудник с номером. Пока он делал это, я держала голову Дюка, а потом пожелала Тэм удачи. Мне хотелось, чтобы она победила – ради Дюка – и не стала бы настаивать на новой блестящей лошадке. И какое-то мгновение я испытывала ностальгию по старым добрым временам, когда все мы ездили на одном и том же пони с дурным характером, не желавшим выполнять наши команды. И грядущее представление показалось неправильным, безрадостным и каким-то жестоким по отношению к пони.
Мы ждали Тамсин у тренировочной арены, и когда выкрикнули ее номер, папа схватился за ограждение и бросил мне взгляд – поехали!
Дюк знал свое дело, и когда Тэм немного ошиблась, приближаясь к препятствию, он самостоятельно удлинил шаг, так что сестра даже не заметила своей ошибки. Я все думала, что она забудет, в каком порядке стоят барьеры, но она не забыла, и Дюк чисто преодолел их, выглядя при этом настоящим чемпионом. Тэм сияла и, когда они покинули арену, наклонилась, обняла и поцеловала его.
– Хороший мальчик, – сказала она, и я подумала: «Хорошая работа, Тамсин. Она все еще любит своего пони, и, значит, у нее нет никаких проблем».
Никто больше не прошел чисто всю
