а так как она лопнула, то они решились просто жить вместе, пока будут иметь возможность вступить в законный брак формальным образом.
— Зачем же им жить вместе? — воскликнул ксендз сердито. — Пускай она идет в монастырь.
— А кто же туда ее отвезет? — прервал Богунь. — Одна она уйти не может, следовательно, прежде надобно ее украсть. Когда же потом жених привезет ее в монастырь, то не знаю, примут ли ее. А вы знаете молодость, любовь, обстоятельства.
Ксендз заткнул себе уши.
— Оставь меня с этими отягчающими обстоятельствами! — сказал он.
Богунь сел и смотрел: викарий ходил по комнате, по временам повторяя громко:
— Невозможно!
— Итак, на этот раз прощаюсь серьезно, — молвил Богунь, — поручаю вам свою тайну.
Он наклонился к ксендзу, чтоб поцеловать его в плечо, но последний схватил его за руку.
— Повенчаю с одним условием! — воскликнул он.
— Повенчаете? Отец! Благодетель! Говорите же скорее ваше условие!
— Если мне не заплатят за это даже истертой монеты.
Богунь так обрадовался, что едва не упал к ногам викария, и потом обнял его и чуть не пошел танцевать с ним вальс.
— Оставь, сумасшедший! Ведь я духовая особа.
— Вы святой человек! — проговорил Богунь в восторге.
— Стой! Есть еще и другие условия, о которых я едва не позабыл. Во-первых, под карой смертного греха обязываю, чтоб она исповедалась прежде, и, во-вторых, когда это должно совершиться?
— День еще не известен.
— Однако должен быть назначен.
— Дадим знать.
— А в какое время?
— Конечно, ночью и при закрытых дверях. Тотчас после венца молодые уедут на почтовых в Варшаву.
— Но когда же приблизительно?
— На этих днях.
— Следует дать мне знать с утра, — заметил викарий.
— В назначенный день, без всякой записки, без всякого уведомления, пришлю вам с утра на угощение дичи, это и будет условный знак.
Викарий кивнул головой.
— Эх вы, пустые, пустые головы! Никогда, видно, вы не будете умны и серьезны!
— Когда поседеем, отче.
— Но подобные вам головы, кажется…
— Не плешивеют и не седеют! — сказал, засмеявшись, Богунь. — Итак, имею честь кланяться и ухожу, потому что пропасть еще дел.
— А ты должен быть шафером?
Богунь поклонился, поцеловал ксендза и выбежал.
Он спешил сообщить счастливое известие в гостиницу, но не застал Валека. Его это удивило и рассердило немного, потому что Лузинский должен был ожидать его. Он спускался с лестницы в дурном расположении духа, когда попалась ему навстречу улыбавшаяся Ганка. Добряк никогда в жизни не отказывался ни от рюмки вина, ни от женской улыбки. Хотя он был и сердит, и хотя Ганка не отличалась красотой, однако он подошел к ней и начал дразнить.
— Зачем смеешься надо мною, черноглазая негодница? А?
— Потому, что вы ищете пана Лузинского и не найдете, а я знаю, где он.
— Знаешь? Ну, так скажи мне.
— О, нет, нет!.. А какая хорошенькая и молоденькая!..
— Какая хорошенькая? — прервал Богунь. — Где?
— Не выдавайте только меня, — шепнула Ганка, — а хотелось бы мне отомстить ему, чтоб вы застали его с нею. Это такой обманщик, какого и свет не производил.
— А тебя не обманул?
— Меня? Нет, я не таковская.
Богунь пожал плечами.
— А кого же он обманул?
— Э, что толковать об этом! Лучше промолчать.
Богунь сунул ей рубль и шепнул:
— Клянусь тебе, что не скажу никому. Кого же он обманул? Девушка боязливо осмотрелась.
— Он вскружил голову самой хозяйке, — сказала она, — а обманывает, потому что не женится.
— Конечно, — заметил Богунь.
— Видите ли, а кроме этого, обманывает еще гробовщицу.
— Кого?
— Дочь мастера, который делает гробы. Ступайте осторожно к монастырскому саду. В переулке против калитки увидите лавку гробовщика; на гробе сидит там целый день молоденькая девушка. Если его нет там в настоящую минуту, то сейчас будет. О, жаль бедную девушку!
Будучи сам любителем прекрасного пола, Богунь не осуждал Валека за этот двойной обман, но весьма был рад застать его на месте преступления, насмеяться и потом иметь возможность приставать к нему. Ганка рассказала обстоятельно не только дорогу, но и каким образом, не испугав, можно было застать влюбленную парочку. Поблагодарив ее весьма чувствительно, так что она даже вскрикнула от его поцелуя, он полетел в указанное место.
Пробравшись сперва осторожно по той стороне дороги, на которой стояла лавка гробовщика, он перешел к монастырской стене и увидел Линку и Валека, которые сидели на двух гробах. Они наклонились друг к другу, держась за руки. Лузинский обнимал девушку, улыбался; бедная покрасневшая Линка как бы отталкивала его, но скорее притягивала к себе.
Сцена была в самом разгаре, когда неожиданно Богунь, стоявший напротив, тихонько всплеснул руками.
Испуганная Линка отошла назад. Лузинский встал с гроба и бросился к порогу с сердитым видом, но не успел еще осмотреться, как пан Богуслав подошел к нему и начал хохотать до упаду. Девушка рада была бы уйти, но не знала куда.
— Не краснейте так, милая, — сказал Богунь ласково, смотря в глаза Линке. — Вы не виноваты, всему причиной этот негодный искуситель, который никому, даже гробам, не дает покоя!
Линка заплакала.
— Идем! — сказал недовольный Лузинский.
Богунь подошел к девушке и шепнул:
— Не пугайтесь, я добрый человек и клянусь, не выдам вас!
При этих словах голубые заплаканные глаза поднялись на Богуня, который чувствовал, как они хватали его за сердце. Валек оттащил его
— Ты очень хорош, — сказал пан Богуслав через несколько времени. — Я просто удивляюсь: сердце у тебя обширно, как постоялый двор. Любишь, по твоим словам, мою кузину, ну, положим, это должна быть любовь платоническая, разумная, — и обманываешь несчастную пани Поз, и, наконец, нашел себе пятнадцатилетнюю невинность в гробах для разнообразия наслаждений!
Валеку хотелось обратить все в шутку.
— Это ничего не значит, девочка очень забавная, я зашел случайно и…
— В первый раз? — спросил насмешливо Богунь.
— Ну, положим, не первый.
— Полагаю, ибо мне не сказали бы, что ты здесь просиживаешь по целым дням.
Валек испугался.
— Кто тебе сказал? — спросил он.
— Какой-то еврей фактор в рынке, — солгал Богунь. Лузинский нахмурился.
— А о пани Поз и вечерах, которые ты проводишь вместе с нею, говорит весь город, — продолжал пан Богуслав.
— Ничего этого нет!
— Что бы там ни было, ты знаешь, милейший, что я весьма снисходительно смотрю на грешки молодежи, но компрометировать себя публично и в такую минуту, по-моему, неуместно.
— В какую минуту? — спросил Валек.
— Накануне свадьбы.
— До этого еще далеко.
— Вот тут-то и ошибаешься! Я приехал дать знать, чтобы ты отправлялся в Вольку, спрятался и ожидал моих приказаний. Иза хочет ускорить.
— Но кто же повенчает? Я не могу уговорить
