От отца он отличался только тем, что тот непрерывно курил, а Виракоча предпочитал крепкие напитки.
Ходили темные слухи, что он пьет денатурат.
После ухода Комаччо товарищи окружили меня. Но что я мог рассказать им, кроме того, что получил приглашение?
Когда товарищи разошлись, ко мне с таинственным видом подошел Виракоча. Шепотом, полувопросительно, полуутвердительно произнес:
- К себе пригласил?!- приложив палец к губам, привел меня к себе в каморку, достал из запертого шкафа бутыль и нацедил полный стакан такой крепчайшей гадости, что я чуть не задохнулся, выпив ее.
И вот, затем, сначала задержка с аппаратурой, из-за которой отложился эксперимент на вилле, затем эта неожиданная смерть.
Прошел день, второй, третий, а учитель не появлялся, его лаборатория безмолвствовала, на пороге, как истукан, неподвижно восседал Виракоча.
И наконец, сегодня по телефону я получил приглашение к Комаччо на квартиру.
После моего звонка за дверью была долгая тишина. Наконец она приоткрылась, на пороге стоял мрачноватый служитель.
- Профессор приходит в кабинет в половине восьмого,- сказал он и, проведя меня в гостиную, ушел.
В доме воцарилась тишина, тикали часы. Я ждал, ждал и ругал себя, что пришел раньше времени.
Ровно в половине восьмого раздались шаги, и в дверях появился Комаччо. Я встал, он безмолвно пожал мою руку и указал на дверь. Мы прошли в кабинет. Окна, занавешенные шторами, стол, заваленный книгами, и везде пепел. Он также молча указал мне на кресло, мы сели.
Комаччо откинулся на спинку кресла, опустил голову и долго молчал, закрыв глаза. Я рассматривал его длинную тощую фигуру в широкой фланелевой тужурке, смуглое лицо, покрытое глубокими складками, высокий, весь в морщинках лоб, тонкие губы, морщинистую шею с огромным кадыком, худые темные руки с длинными пальцами. Я глядел на него и думал, что хотя все его считают испанцем, но он индеец, настоящий инка, сейчас я это совершенно ясно увидел. Он потомок тех инков, которые задолго до европейцев создали удивительно точные календари, колоссальные постройки, поразительную оросительную сеть. И тогда мне стала более понятна и замкнутость моего учителя и его одиночество. Ведь и у меня было немного индейской крови. Видимо, на учителя сильно повлияла смерть его дальней родственницы-экономки, во всем еще недавно бодром теле сейчас была разлита немощь, почти умирание. Он молчал бесконечно долго. Наконец заговорил глухо, словно издалека.
- Я веду в течение ряда лет одну работу. Результаты ее, как вы знаете, я пока что никому не сообщал. До сих пор я вел ее один, но теперь мне нужен помощник. Да. Нужен помощник,- глухо повторил он.- Умеющий хорошо считать, но и хорошо молчать. Я знаю, вы неплохо считаете, но не знаю - умеете ли вы молчать?
Он задумался. Я сидел безгласно, не зная, что ему отвечать.
- Да, мой выбор остановился на вас, и я решил вас попробовать тогда на даче, но вот...
Длинная пауза, его тонкие пальцы шевелились, шевелились и, наконец:
- Я вам верю, но имейте в виду, работая со мной, вам придется от многого отказаться. Работа такого характера, что малейшее разглашение ее может нанести неисправимый вред. Понимаете, ужасный, непоправимый вред. Поэтому вам придется молчать так, как я молчу уже годы. Имейте в виду, если не везет в работе - все хорошо - молчать не трудно! Но если повезет! Если удача. Тогда труднее. Вот сможете ли вы затаить в себе эту радость. А?
Я довольно бесцветно уверил его, что умею молчать, он задумался, а после этого начался самый жесточайший экзамен, который я, конечно, не мог выдержать. Да и вряд ли бы кто-нибудь мог. Но затем настал час и моего торжества, когда он захотел проверить меня по вычислительной работе, тут меня сбить было трудно, и я считал и считал. Я множу и делю в уме почти любые числа, я помню на память таблицу логарифмов. Он задавал и задавал мне новые задачи, все сложнее и сложнее, а я решал и решал. Наконец он не выдержал и улыбнулся.
- Черт возьми,- сказал он.- Если бы я обладал такой счетной машиной в своем мозгу, я, наверное, давно бы был у цели.
Но после этого он опять сидел и думал, а я молча ждал. Это было бесконечно.
Но все-таки он решился, и с завтрашнего дня я начинаю работать в его лаборатории. Об этом уже знают мои коллеги по кафедре и завидуют. Не мудрено. Я сам себе завидую. Один из ассистентов нашей кафедры, Щербо, так прямо сказал: "появился любимчик".
Первый день в лаборатории. Сегодня в 12 часов дня он ввел меня сюда. Когда за нами с лязгом захлопнулась железная дверь лаборатории, шеф сказал:
- Итак, Антонио, клянитесь, что, выходя из этой мастерской, вы будете забывать, что здесь делали!
Я твердо ответил: "Клянусь!"
- Так слушайте,- сказал он,- мы знакомы с рядом явлений, которые грубо называем лучами, но природу их, по существу, знаем слабо. Хотя теперь я, кажется, знаю о них капельку больше других. Как вы знаете, есть лучи тепловые и световые, есть лучи видимые и невидимые, есть лучи, которые, будучи посланы, приходят туда такими же, какими были посланы, но есть такие лучи, как, например, некоторые космические, которые изменяются, расщепляются по дороге, меняют свое лицо, свои свойства по пути.
Так вот, слушайте, я создал аппарат, который бросает на любое расстояние пучок лучей особого характера. Я могу направить этот пучок, который условно называю зет-лучом, на любой предмет. Одновременно при помощи другого аппарата посылается другой сложный луч, который имеет совсем другую природу. Эти лучи посылаются на строго заданное расстояние, создают сзади интересующего нас предмета как бы зеркало, оно отражает зет-луч обратно и я принимаю его сюда на экран.
Этот аппарат заграждения, создающий непреодолимую преграду для зет-луча и отражающий его обратно, я называю аппаратом зеркал. Зеркало может быть разного характера. Оно может быть совершенно гладким, в этом случае оно или отразит зет-луч обратно или как зеркало повернет его в зависимости от того, под каким углом оно поставлено. А может оно захватить и целый слой и зарядит его так, что препятствием для зет-луча, скажем, станет поверхность предметов различной плотности и при помощи вернувшегося зет-луча различной жесткости мы сможем видеть и слои внутри земли или поверхность земли или даже облака. Первоначально мне удавалось получить только силуэт интересующего нас предмета, затем после длительных перекомбинаций лучей, я мог видеть как бы скелет предмета, нечто вроде рентгеновского снимка, а теперь, когда у меня работает одновременно несколько аппаратов зеркал, я, по-видимому, смогу увидеть и поверхность предметов, т. е. фактически сейчас для меня эти зеркала превратились в своеобразные локаторы, которые я невидимо могу расставлять там, где мне хочется, а зет-луч сообщает, что они видят.
Он остановился, замолчал.
- Вот уже несколько лет, как я работаю в полном одиночестве. Говоря по правде, я надеялся, что работу я смогу сделать один, сам. Оказывается, нет...- и он задумался.
Сначала я должен был научиться самостоятельно владеть некоторыми приборами.
Началось мое обучение с тренировки преломления тонкого пучка простого белого света зеркалами. Прямая стрела луча, пущенная через темную комнату, послушно ломалась, как только пускался в ход "аппарат зеркал".
Я работал все утро и весь день и к вечеру уже мог самостоятельно ломать луч в пределах комнаты как хотел.
- У вас хорошие руки,- сказал учитель.- Теперь мы попробуем сделать то, что до сих пор было мне недоступно из-за одиночества: пошлем зет-луч на какой-нибудь отдаленный предмет, хотя бы на купол собора Святого Павла.
И я через окно направил жерло аппарата на далекий собор под руководством шефа, рассчитал, как установить зеркало.
- В силу страшного напряжения магнитного поля мы не сможем переговариваться по телефону,- сказал шеф,- придется работать по старинке, я буду сигнализировать вам звонками, а вы по этой таблице смотрите, что нужно делать.
Начались тренировки, только к вечеру я научился безошибочно делать по звонкам все, что от меня требовалось.
Уже поздно вечером мы надели тяжелую одежду и обувь, шлемы вроде водолазных. Противный запах состава, которым пропитана ткань, ударил в нос, неуклюжие красные перчатки покрыли руки. Профессор превратился в длинное чудовище с круглой металлической головой. Начинался какой-то фантастический мир. Мы сели друг против друга. Чудовище напротив смотрело на меня, потом его красные клешни погасили люстру, включили рубильник.
Нас обступила тьма, и лишь лампочки у приборов бросали свой приглушенный свет на циферблаты пульта управления. Звонок. Включаю мотор. Значит, невидимый луч уже протянул свое щупальце к собору. Новый сигнал. Веду реостат, наращивая мощность луча, дальше, дальше. Тяжелый гул заполняет уши, все трясется, все вибрирует, моторы безумствуют. Я довожу реостат до конца и с ужасом вижу на циферблате цифру немыслимого напряжения. Я гляжу из своей скорлупы на круглую голову сидящего напротив чудовища, она чуть блестит огромным глазом во мраке. Новый сигнал. Включаю зеркало. Новая стонущая вихревая нота вливается в рев осатанелых моторов.
