Воздушные шары так опадают, когда шутник иголкой их проткнет.
Так вялая резина на ветру беззвучно парусит, напоминая о бренности... Но на верху блаженства я вдруг подумал: "Что если придется головоногим вкрадчивым моллюском всю жизнь прожить, мечтая лишь о пище, о сне да тишине... Затычки прочь я выбросил. Сверлом вонзилась боль, и тотчас же, голубушка, притихла.
Биенье жизни гулко захлестнуло меня своей упругой полнотой.
18.08.74
Чашечка кофе в кафе "Марс".
Жизнь на Голгофе не жизнь - фарс.
Хочешь, не хочешь - держи форс, выпятив мощный торс.
Круг повторяется - круг крут.
Крепче, седок, обхвати круп.
Помни, что подешевел креп, случай давно слеп.
В рифму сказал - получай балл.
Не угадал - покидай бал.
Скажут потом: "Человек был, не умерял пыл".
Чашечка кофе в кафе "Марс".
Жизнь для поэта порой - фарс.
Если всерьез, то - свивать трос весь из шипов роз.
2.09.74
ПЬЯНКИ НА ТАГАНКЕ
Ах, эти пьянки на Таганке
И эти споры двух Россий, где словно бледные поганки бутылки винные росли.
Какие здесь сверкали строки!
Шел стихопад. Стиховорот.
И если речь текла о Блоке, никто не доставал блокнот.
И как я встряхивал упрямо свой чубчик, ежели порой
Твардовского и Мандельштама стравить пытались меж собой.
( Поэты в том не виноваты, что на цитаты разодрав стихи живые - на канаты их шлют для утвержденья прав).
Не помню доводы лихие.
Однообразен был финал: меня очередной вития, не слушая, перебивал.
Опять бряцали именами, друзей и недругов громя.
Мне кажется сейчас - с тенями сражалась только тень моя.
Ее бесплотные усилья достойны слова лишь затем, что те же слабенькие крылья у антиподов вечных тем.
И если я пытаюсь снова тебя отстаивать, Мечта, то это значит - живо слово, каким освящены уста.
Затем порой и грязь месили, учили наизусть тома, чтоб осознать, что мы - Россия, что жизнь - История сама.
24.09.74
Без устали мотают люди истории большой клубок; и шар земной обмотан будет витками огненных дорог.
Но ты мне помнишься иначе, ещё не начат спор веков, и умеряет пыл горячий ладонь прозрачных родников.
И что-то папоротник шепчет доледниковое, свое; и ветер тихо гладит плечи, и птица без конца поет.
Я знаю: шум твоих заводов надолго пенье заглушил; и вместо небосвода сводов бетонных этот мир вкусил.
Крапиву жгучую бичуя, искоренив чертополох, не сразу человек почуял, что быт не этим дик и плох.
К чему преследовать огнями растений дикую орду?
Их выкорчевывать с корнями - себе отыскивать беду.
Стоят столбы - посланцы света, топорща мертвое литье; но если будет вся планета бетонной, что житье-бытье?
Пускай дома - дворцы, как в сказке.
Но если и репей исчез, и вместо горок - на салазках мы падаем по скатам рельс...
История - она пытлива.
Она рассудит: что и как.
Но ты живешь нетерпеливо, мой современник, маг бумаг.
Ты даже мельницы старинной крыло не хочешь сохранить, а что до свечки стеаринной, то предпочел вольфрама нить.
Тому нисколько не перечу.
Прогресс на то он и прогресс, но неужель на гуттаперчу бездумно мы сменяем лес?
Какой он - лиственный иль хвойный, с грибами или без грибов - но он живой. И с ним спокойней, чем в царстве каменных столбов.
Пока ещё на ветках шишки, и есть, где побродить пешком, и даже косолапый мишка нам не по Шишкину знаком...
Я все о том же: о природе, где все бездумней и тесней, а значит, в некотором роде о нашем с вами естестве.
Понятно, человек - не птица.
Он смеет. Строит. Царь и бог.
Он на деревьях не гнездится, а для зимовки жидок стог.
Но размышляя над итогом своих свершений и проказ, не нужно быть царем и богом, вот старшим братом - в самый раз.
Без устали мотают люди истории большой клубок; и шар земной обмотан будет витками огненных дорог.
Сложны не те уже задачи.
Пока не кончен счет веков, пусть нам умерит пыл горячий ладонь прозрачных родников.
30.09.74
ИЗ ЦИКЛА "ЧЕРНЫЕ СТИХИ"
Призываю немилость Господню.
Я хотел бы скорей умереть, чтоб не мучиться в этом Сегодня, захороненный Прошлым на треть.
Что мне нового Завтра разводы?
Нефтяное пятно на реке?
Если влажные черные своды будут бархатно льститься к руке.
И еловый распластанный ящик поплывет, как священный ковчег, чтоб питаться одним Настоящим, чтобы с Прошлым проститься навек!
8.12.74
ДВА СОНЕТА
1
Я барабаню рифмами давно.
Терзаю слух. Порою множу слухи.
И во Вселенной скромное окно я ковыряю, словно мальчик в ухе.
Рассеянно. Мечтая о кино.
О новом прапрадедовском треухе.
И тихо ткется жизни полотно.
Жужжит веретено подобно мухе.
Откуда я? Кто я? Да все равно беззубой обезумевшей старухе.
Вот нож взяла - обрезать нитку, но задумалась: "Что за жужжанье в ухе?"
Вот так я продлеваю жизнь мою.
А с виду - о забвении молю.
8.12.74
2
Мне холодно, хотя объемлет жар.
Так двуедин озноб. Зачем утроба страшится праха, не приемлет гроба, предпочитая Вечности угар.
Распорядилась мудрая природа, чтоб человек бездумно, как Икар, стремился к Солнцу; продолженья рода чтоб не стыдился, даже если стар.
Так вот она, хваленая Свобода!
Перед тобою - не алтарь, а - бар; и если у тебя священный дар, то выбирай забвенье для народа.
Но осторожно: сменится погода, и удостоят длинных узких нар.
8.12.74
Хочу заснуть, переборов озноб.
Мне жаль свой чистый и высокий лоб. что колотиться без толку о стенку!
Чтобы убрать Безвременья сугроб, бульдозер жалок, если сядет жлоб за руль, а мой собрат воспомнит Стеньку...
Хочу, чтобы пригоршнями, горстьми, не чувствуя себя в пиру гостьми, таскали холод времени ночного...
Тогда б гордился, что знаком с людьми, и сна не призывал бы, черт возьми!
И вывернул бы из-под сердца слово...
8.12.74
Как я ничтожен, жалкий шарлатан!
Ведь я, как все, хочу набить карман, и, намотав учености тюрбан, продать дороже песенный дурман!
8.12.74
Я не вымучиваю строки о самой всесоюзной стройке; мне ни к чему ночной кошмар некрофилических видений!
Ведь я - не гений, не Евгений, и ничего из откровений не напечатает Семар.
8.12.74
Больной Бессонницы поносом, ну, как я не остался с носом, когда торжественный вопрос пытался ухватить за нос?!
8.12.74
Сочинял. Вставал. Писал.
И опять в постель валился.
И заснул. Ну, как фискал мне под утро не приснился?!
9.12.74
НАОБОРОТНОЕ
Еду в троллейбусе.
Город - один бесконечный бессонный вокзал.
Всюду рекламы горят и торчат циферблаты: сверить спешите часы!
Мчится троллейбус по кругу, дорога - моделью вселенной, S, перевернутая горизонтально, змеится.
Может быть, SOS?
Мчатся троллейбусы, словно планеты вокруг догоревшего солнца.
Центростремительной силой в сиденье я вжат, а центробежною силой меня подмывает, как мячик, выскочить не на своей остановке и вспять повернуть...
Где он, вокзал, с которого в детство возможно вернуться?
Все циферблаты - безглазые мутные лица; стрелки, вращаясь назад, по тараканьи усаты.
Наоборотный язык так же не нов, он освоен неоном, в небо летят телеграммы бессонной Земли...
Я возвращаюсь домой с площади трех самых шумных вокзалов.
Пусто в подъезде.
Ящик почтовый раскрыт, дверка свисает языком запыхавшейся гончей.
Лестница тянет к звонку.
Тараторит с женой телевизор.
Чай разогрет.
На столе ждет завершенья письмо...
15.12.74
1975 год
ПЫЛЬНАЯ БАЛЛАДА
Молчу. Один. Перед листом бумаги как будто перед совестью своей ответ держу. И не меняю флаги.
И белый - не взовьется, хоть убей!
Не сдамся ни тоске, ни скуке, ни позору быть притчей во языцех земляков...
Я из родной избы повымел столько сору, что пыль набилась в легкие стихов.
Я так восторженно орал мальчишкой песни, бездумно гирями бумажными играл; звал стихопад; потом стихообвал чуть не прибили тем исход чудесней.
Мне - 30. Волос хоть и поредел, но нет тонзуры. Голос мой не жидок.
И столько впереди серьезных дел, и столько не раздаренных улыбок!
Мне тесен ворот истин прописных, и ногу жмет башмак знакомых улиц; и я спешу на поиски весны, и не хочу, чтоб мы с ней разминулись.
Весна, весна! Скудеет государство без золотого таинства любви; и если на бегу ты обознался - одну весну на выручку зови.
Пыль на зубах скрипит, и скряга-случай боится медный фартинг золотить; и ветреная туча рвет солнца не раскрученную нить.
В глазах темнеет. Липовую оголь, весна, зеленой влагою насыть!
Русь-тройка, как тебе молился Гоголь!
Нельзя, родившись здесь, Отчизну разлюбить!
Я сетовал на городишко свой, на то, что с каждым днем друзей теряю; что сам не свой, когда одни и те же бредни повторяю.
Бегом отсюда, больше - ни ногой - твержу себе, и в отпуск - рвусь обратно...
И понимаю: нет, я - не чужой, и кислотой разлук не вытравить родимые мне пятна.
