Невдалеке темнела припорошенная снегом тайга. "Заберусь в ее глубину, разведу костер и возле него отдохну", - решил Николай.
Но что это там, почти перед самым лесом, протянулось неширокой серой полосой, над которой висел густой туман? Догадка его не обрадовала это же Косьва!..
Вскоре Николай стоял на берегу быстрой горной реки, по которой чуть ли не сплошной массой плыла шуга вперемешку со снегом, и чувствовал себя так, будто уперся в высокую крепостную стену...
Позади что-то зашуршало - это паренек лет десяти съехал на лыжах с пригорка. Николай поманил его к себе и спросив далеко ли до моста.
- А вон аж за теми домами, - ответил паренек, шмыгая носом.
- К нему дорога только по городу?
- Можно и напрямик, но снег-то, ишь какой!
- Да, да, конечно,- поспешил согласиться Николай.- На лыжах ты бегаешь ловко, а вот плавать еще небось не научился.
- Эт почему ж? - обиделся паренек, задетый за живое.
- А где плавать-то? Река-то неглубокая...
- Ну да - неглубокая, - возразил паренек. - Да в ней есть такие омуты...
- Что, и перекатов нет?
- Эт почему ж? Видите сухое дерево? Как раз против него перекат. Мне всего вот так, - паренек приложил ребро ладони к горлу. - А другой вон аж за тем поворотом, но тот поглыбже...
Паренек уехал, а Николай прошелся вдоль берега и остановился возле сухого дерева. Вода тут бурлила, перемешивая шугу, и, будто чем-то недовольная, сердито шипела. "Придется переходить вброд. Но днем нельзя люди сразу заподозрят неладное... Но где пробыть до темноты? Где?.."
Ничего не придумав, Николай вздохнул и нехотя побрел назад к крайним домикам - не оставаться же на берегу до вечера.
3
На отшибе, под тремя старыми кривыми березами, одиноко стоял ветхий, покосившийся домишко в три окна и под тесовой крышей, потемневшей от времени. Над его трубой, пригибаемый утихомирившимся ветром, приветливо вился кудлатый дымок, напоминая беглецу о домашнем тепле и уюте. "Будь что будет!" - с отчаянной решимостью подумал Николай и направился к неказистому домику.
На стук вышел старик с окладистой седой бородой, в лоснившейся телогрейке и в валенках с самодельными калошами из автомобильных камер. Он вопрошающе оглядел подозрительного путника скорбными глазами, но на его: "Здравствуйте!" почему-то не ответил.
- Мне бы, папаша, обогреться, - громко, считая, что старик глухой, запоздало раскаиваясь в новом неосмотрительном поступке, сказал Николай. Можно?
- Отчего же нельзя? Тепла не жалко. Заходи! - пригласил старик, пропуская его в сени.
В домике было жарко и раздражающе пахло чем-то необыкновенно вкусным, отчего у Николая закружилась голова. При все том успел он заметить на простенке фотографию военного моряка, похожего на хозяина. Простенькая рамка его была обвита черной ленточкой.
Старик придвинул табурет к плите, в которой весело потрескивали березовые дрова, и молчаливо пригласил его сесть. Ощупывающе оглядывая незваного гостя, неспешно свернул цигарку и протянул кисет Николаю:
- Закуривай.
От долгого пребывания на холоде пальцы Николая распухли и ему пришлось приложить немало усилий, чтоб свернуть папиросу. Зато с каким наслаждением втягивал потом он дым крепчайшего самосада!
- У тебя, папаша, не табак - горлодер!
Старик вроде бы и не слышал похвалы, беспричинно покашлял в ладонь и, как бы между прочим, поделился новостью:
- А у нас тут, паря, вся милиция на ногах - из лагеря бежал заключенный.
На мгновение Николай так и обмер, но, спохватившись, нашел в себе силы, чтобы заметить спокойно-рассудительно:
- Поймают, куда он денется?..
И, дважды кряду затянувшись, отрекомендовался:
- Я, папаша, завербованный на лесозаготовки, да вот беда - здоровьишко у меня хилое, прямо сказать, никудышное?.. Обидно: ни воевать не годен, ни трудиться как следует... И климат тут больно суровый. Решил вот назад, в родные края податься... Так что из-за меня, пожалуйста, не беспокойся...
- А чего ради мне беспокоиться-то? - возразил старик, подкладывая поленья в плитку. - Я просто так, на всякий случай предупредил, чтоб в курсе дела был...
"Поверил или не поверил старик?" - взбудораженно гадал Николай, безо всякого интереса наблюдая за тем, как с веселым треском горят поленья.
Его уже не радовал ни отдых в тепле, ни самокрутка. Надо уходить, надо немедленно уходить...
Но куда? Да и какой смысл? В любом случае он в руках молчаливого старика...
А может, все-таки поверил? В конце концов, какие у него основания для недоверия?
Старик между тем налил в алюминиевую миску пахучего грибного супа и пригласил Николая к столу, накрытому потертой на углах клеенкой:
- Иди, паря, нутро погрей.
- Спасибо, отец, я не голоден, - дипломатично отказался Николай, сглатывая клейкую слюну.
- Чего артачишься-то? Садись! Только вот насчет хлеба не обессудь, старик виновато развел большие, узловатые руки.
- Хлеб, папаша, у меня есть. - Николай поспешно достал из-за пазухи наполовину обломанную и обкусанную буханку. - Вот, могу даже поделиться...
- Да уж какой там, прости господи, дележ!
Во всю свою жизнь Николай не едал ничего более вкусного, чем этот аппетитно пахнущий грибной суп. Он хлебал его со смаком, ненасытно жадно и был по-детски несказанно рад, когда старик подлил ему еще целых два половника!
Разморенный теплом и пищей, Николай вдруг понял, что засыпает. Он резко встряхнулся, помотал головой, но это не помогло: веки отяжелели и закрывались сами собой.
- Ты, паря, может, поспишь? - будто откуда-то издалека дошел до его тускнеющего сознания голос старика. - Приляг вот тут, на диване.
- Нет, нет! - испуганно запротестовал Николай. - Мне надо идти...
Но, сломленный смертельной усталостью, он грудью навалился на стол и, подложив под левую щеку скрещенные ладони, тотчас же забылся. Спал, однако, недолго и некрепко: как у зайца на дневке, подсознательное чувство опасности заставило его и во сне быть начеку. Открыв глаза, огляделся.
Старик сидел против окна на низеньком стульчике и, приладив на переносье старенькие очки, подшивал валенки.
- Чего изводишь-то себя? Раздевайся да поспи, - посоветовал он и, по-видимому догадываясь, кто перед ним, прозрачно намекнул: - До вечера-то ого-го как далеко!
Полностью вверяя себя старику, Николай послушно и быстро разделся, снял валенки, пристроил их возле духовки и, подложив под голову бушлат, лег на деревянный диван. Блаженно потягиваясь, успокоенно подумал:
"Он ведь уже мог выдать меня, но не выдал. А еще одну ночь без сна мне все равно не выдержать..."
Пришла ему и другая мысль, не лишенная логики: "А может, старик давно уже дал знать милиции и теперь ждет ее появления?" Но мысль эта пришла, когда Николай стал вновь засыпать, и не в силах был разомкнуть слипшихся век даже в том до невыносимости нежелательном случае, если бы милиция действительно появилась и приказала бы ему встать...
4
Гостеприимный окраинный домик под тремя березами Николай покинул, когда короткий зимний день полностью погас. Прощаясь с хозяином, он поблагодарил его:
- Душевное спасибо тебе, папаша! Будь я верующим, вымолил бы для тебя крепкого здоровья, счастья и долгих лет жизни!
- В том-то и беда, что вы, молодые, не верите, - горестно вздохнул старик. - Века люди верили, а для вас всевышний ни на вот столечко не нужен. Вы и без него надеетесь прожить. А того вам, неразумным, невдомек: без бога - ни до порога...
- Так вот оно, папаша, видишь, как несуразно получается, - мягко возразил Николай, боясь ненароком оскорбить религиозные чувства своего доброго собеседника. - Гитлер тоже, говорит, в Христа верил, у солдат его даже на пряжках выдавлено: "Гот мит унс" - "С нами бог". Так что, нам с богом-то, выходит, не по пути...
- Мой Андрюша, - старик кивнул на портрет, - он примерно вот так же, бывалоча, рассуждал. А господь что ж, господь взял да и наказал его. - Губы старика мелко задрожали. - В позапрошлую пятницу похоронка пришла. И старуху мою свалила. Боюсь, что насовсем...
Желая хоть как-то утешить убитого горем отца, Николай сказал, что у него тоже трое братьев на войне и он с прошлой весны о них ничего не знает.
- Дай-то бог, чтоб вернулись они невредимыми... Да и тебе... Ежели твои, паря, намерения светлые, людям не во вред, пускай он и тебе поможет?
Метель давно стихла, небо вызвездило. На берегу, возле сухого дерева, Николай огляделся, разделся догола, аккуратно завернул белье и валенки в бушлат и, поеживаясь, перетянул узел брючным ремнем. Продавив босой ногой прибрежный ледок, с содроганием вошел в бурлящую реку. К немалому удивлению его и радости, вода показалась ему чуть ли не горячей...
Дно было неровное, каменистое, Николай ступал по нему осторожно, чтобы случайно не споткнуться и не намочить одежды. Все тело его цепенело, а сердце, которое Николай, как всякий здоровый человек, никогда не чувствовал, сейчас будто сдавило железным обручем...
