Утром поедим в саду печеных яблок с молоком -- и до вечера на электростроительство. От народу в амбаре работать было нельзя: каждый указывает и советует, но и помогали иногда.
Собрался раз в кредитном сход о налоге, исчерпали повестку дня, я вышел и говорю:
-- Трудно, граждане, втроем станцию -- завет Ильича и основу социализма -- строить. Нужна ваша помощь. Свезите нам из лесничества столбы, ошкурите их и вкопайте вдоль по улице, как мы укажем. Затем я полагаю, что бесплатно следует провести электричество только безлошадным и неимущим, по списку комитета взаимопомощи, а остальным по десять рублей с хаты, если идет линия по их улице.
Мне говорят:
-- Правильно, Фрол Ефимыч, -- устроим! Видим твои старания, от забот борода облупилась!..
Тогда дело наше пошло спорее: мы с братом установку делаем, а мужики под руководительством Прошки столбы вкапывают, линию тянут и вводы в хаты втыкают по особому списку, а богатых проходят мимо: если хочешь свету-силы, вноси десять рублей.
Прошка сидит на столбу и верховодит:
-- Кузька, глянь, как столб твой стоит, -- переставь вкрутую, это тебе не бадик!
-- Егорка, давай голую магистраль, сними валенки, чего ноги паришь!
-- Петруха, неси харчей из дома, скажи: Прошка требует.
-- Эх вы, жлоборатория, да разве так тянут провод -- это вожжи, где же тут напряжение пойдет? Его ветер сдует. Тяни втугачку, сопля, жми до пупка -- технически трудись!
Вечером мужики наблюдают:
-- До чего ж ходовит Прошка -- огнем горит: глянь, с версту уже протянули. Ты скажи, и не обидчив! И сам смеется -- и все ребята грохочут...
Когда у Прошки затекали руки и ноги, он слезал со столба и выплясывал из себя тут же всю усталость. Тогда все бросали работу и сбегались к нему. Прошка, поплясав и поорав, сразу смолкал и уставлялся своими белыми глазами на толпу:
-- По местам, электромеханики, аль инженера не видали?
Довольные "электромеханики" расходились на работу.
По вечерам мы задумчиво отдыхали. Машины уже собраны и блестят, по соломенному селу ходит влажный осенний ветер, а Прокофий греет ужин.
* * *
Наконец настал день пятое ноября. Мы сделали деревянную звезду с лампами, через улицу протянули гирляндой тридцать ламп, а самая улица освещалась десятью фонарями на версту.
Кроме того, на площади против станции поставили две молотилки с электромоторами и подвезли хлеба к ним.
Ночью втихомолку мы попробовали станцию: впрягли в двигатель всё -- и динамо, и постав, и рушку, и обойку. Двигатель пошел мерно и без натуги. Улица засияла огнями, звезда в разноцветных фонарях светила с крыши дома кредитного товарищества на десять верст через село в степь, в ста хатах тоже загорелись лампы, -- мужики в смятенье проснулись, заплакали дети, бабы их начали кутать и выносить на улицу, но в ту осеннюю ночь на улице тоже горел электрический свет.
По селу началась горячка. Народ бежал к станции, радуясь и тревожась, угрожая и удивляясь. Всех охватило смутное чувство, и сон в селе пропал.
А предприятие наше было на полном ходу и жутко гудело таинственной силой.
Прошка стоял у распределительного щита и следил за приборами, мы с братом мотались от двигателя к мельнице, от мельницы к молотилкам, устраняя неполадки, слушая ход и дыхание механизмов.
Над селом плыло великое зарево, за околицей гремели чьи-то убегающие телеги по заквоклой обмерзшей земле.
Был третий час ночи.
Тогда я крикнул человеку на щит:
-- Прокофий, запри нефть, включай реостат, вырубай село, кредитное и улицу!
И Прошка ответил:
-- Есть, механик, -- вырубай ток!
Свет погас всюду, и сразу все ослепли от вновь нагрянувшей страшной ночи.
Полуодетый народ стоял в полном молчании: он ошалел и поник.
-- Прокофий, переведи ремень на холостой шкив, пусти двигатель, затем прекрати нефть, открой все краны и продуй машину!
-- Есть, продуй машину! -- ответил Прошка. Он, должно быть, матросом был: очень уж ловок и тактичен. Машина пошла ходко, а затем засвистела дикими голосами во все открытые отверстия.
-- Прокофий, заулючь установку, конец работе.
-- Есть, заулючь механизмы, работу прекратить!
Стало торжественно, и мы пошли к себе домой, в сад отдыхать.
Но мы не уснули, а разволновались и просидели до света в разговорах по механике.
3
Наступил день открытия станции. Наладить праздник взялась сельская ячейка большевиков. К тому же открытие совпало с днем Октябрьской революции.
Наше дело малое: мы вновь проверили машины.
Ячейка вела дело лихо: разослала всем соседним селам и городу особое трогательное приглашение.
Было сухо -- народу съехалось, как на обношение мощей в старое время. Приехала вся большая власть и простые крестьяне.
В зале кредитного товарищества назначено было торжественное заседание. Прошка ввернул туда пять ламп по шестьсот свечей, чтобы свет бил до слепоты.
Уже завечерело, мы стоим на станции наготове и греем двигатель паяльной лампой. Вдруг приходит за мной предуика товарищ Кирсанов.
-- Пожалуйте, -- говорит, -- Фрол Ефимыч, в залу.
-- Сейчас, -- говорю, а сам задержался.
-- Прокофий, -- обращаюсь, -- Семен (это мой брат), глядите, ежели што -- стыд и срам: кувалдой запущу! Я скоро вернусь. Пускай машину -- вруби одно кредитное, я выключатель там выключил, -- как увидишь нагрузку на амперметре -- глаз не своди! -- так моментально включай все и пускай на полный ход предприятие целиком. Ты, Семен, следи за молотилками, мельницей и всем прочим, поставь надежных мужиков.
Прихожу в зал кредитного: чувствуется торжественность, тишина, а народу, как ржи в мешке. За красным столом -- власть и два наших мужика, а сбоку оркестр.
Прохожу сквозь ущелье стульев и иду прямо в президиум: мне машет оттуда предуика. Сажусь. Начинается вечер его речью. На столе горит пока что керосиновая лампа -- для пущего противоречия!
Умно говорил предуика:
-- Лампа Ильича сейчас, -- говорит, -- вспыхнет и будет светить советскому селу века, как вечная память о великом вожде. Мотор, -- говорит, -- есть смычка города с деревней: чем больше металла в деревне, тем больше в ней социализма. Наконец, -- указывает на меня, -- строитель электрификации Фрол Ефимыч, есть тоже смычка: глядите, он родился крестьянином, работал в городе и принес оттуда в вашу деревню новую волю и новое знание... Объявляю Рогачевскую сельскую электрическую станцию имени Ильича открытой!
Я еле успел подбежать к выключателю и дал свет. Свет упал в темную залу, как ливень: три тысячи свечей пожертвовал сюда Прошка. Все зажмурились и нагнулись -- как будто лилась горячая вода.
Оркестр заиграл "Интернационал", все встали.
Я подошел к окну.
Пятиконечная звезда, уличные фонари, лента через дорогу, хаты -- все сияло.
Народ бросился глядеть наружу.
Дальше говорил предсельсовета, потом секретарь укома, а затем вышел председатель нашего кредитного товарищества:
-- Товарищи! Что мы здесь обнаружили? Мы обнаружили лампу Ильича, т. е. обожаемого товарища Ленина. Он, как известно здесь всем, учил, что керосиновая лампа зажигает пожары, делает духоту в избе и вредит здоровью, а нам нужна физкультура... Что мы видим? Мы видим лампу Ильича, но не видим тут дорогого Ильича, не видим великого мудреца, который повел на вечную смычку двух апогеев революции -- рабочего и крестьянина... И я говорю: смерть империализму и интервенции, смерть всякому псу, какой посмеет переступить наши великие рубежи... Пусть явится в эту залу Чемберлен, либо Лой-Жорж, он увидит, что значит завет Ильича, и он зарыдает от своего хамства... И я говорю: помни завет вечного Ленина.
Тут председатель кредитного заплакал, сел и вынул кисет.
Еще говорил, всем на удивление, наш мужик, Федор Фадеев:
-- Граждане, сказано в писании: вначале было слово. А кто его слыхал, и еще чуднее, кто его сказал? Нет, граждане, сначала был свет, потому что терлись друг о друга куски голой земли и высекалось пламя... Граждане, ведь мы слышали сейчас задушевные слова наших вождей и видим, что действительно электричество есть чистота и доброе дело...
Поговорив еще с час, Федор сбился и сел, и весь вечер не мог очнуться от своей речи.
Остальную ночь я пробыл на станции. На дворе в драку молотили хлеб и дивились маленькой напористой машине -- электромотору.
Всю ночь зарево пропускало над собой тучи, и темная долина Тамлыка была впервые освещена от сотворения мира.
4
Так прошел счастливый год. Станция везла уже не сто, а триста дворов. Мельница не управлялась молоть хлеб, и кооперация, которая владела всем предприятием, здорово наживалась. Ветряки заглохли -- весь помол отобрала мельница на станции: она брала дешевле, от налогов была свободна и работала без задержки, а кооперативный приказчик был обходительный человек и приучил мужиков.
А мне не раз уже говорил председатель кредитного, что мельники с ветряков собираются сжечь станцию, но я думал, что они не посмеют.
