Сергей Клычков - Чертухинский балакирь

- Вырастет Пронька, непременно разбойником будет! - сказал Петр Кирилыч, вздумав пошутить.

Мавру всю обдало жаром.

- Разве ты окрестишь, - ответила она через минуту, поглядела на Петра Кирилыча - рублем подарила и отодвинула от него чашку с мурцовкой. - Разве ты окрестишь да научишь, братец родимый!..

Петр Кирилыч так и осекся, недоуменно глядя на Мавру и брата, который сидел и, как не его дело, зобал ложку за ложкой.

- Аким, чтой-то седни навной, что ли, Мавру укусил?[2] - попробовал Петр Кирилыч перевести все на шутку.

- Эх ты, балакирь!.. Валтреп Иваныч!.. - пропела укоризненно Мавра под самый нос Петру Кирилычу. - У какого воробья, и у того есть дело, а ты вот сидишь да за ложкой потеешь!..

- А и верно это, Аким?.. А?.. - заглядывая брату в глаза, спрашивает Петр Кирилыч.

- Совершенно! - буркнул Аким.

- Ты бы хоть, хахаль, женился, а то ни семьи в дому, ни свиньи в двору!.. Какой же ты мужик после этого? Смех один да слезы, а не мужик!..

- А твое как рассуждение, Аким?..

- Совершенно! - опять тихо и смущенно промолвил Аким, не глядя на Петра Кирилыча.

- Ну, коли по-твоему так, и по-моему эдак: ищи, Мавра, невесту… Нарядим подклет: буду мужичить!..

- Нешто кабы… Только что же это ты думаешь: под окном они у тебя сидят, дожидаются… Упустил жар из печки - борода в колечки!.. Теперь за тебя ни одна дура не пойдет!..

- Не чешись забором, Мавра! - весело ей говорит Петр Кирилыч.

- Чего уж тут, не мужик, а картина, не язык, а колоколец… Только, братец родимый, кто на руки-то спор, тот на язык не скор!..

- Полно, Мавра, от одного слова весь мир пошел!..

- Валтреп!..

- Наладила!..

- В сам деле, Мавра, чего талабонишь попусту! - осторожно заметил Аким, в искосок посмотревши на Мавру. - Тыр-быр - семь дыр, а толку никакого! Чего тебе надо от брата? Живет и живет человек!..

- Молчи, коровье ботало!.. Лучше молчи у меня, а то так дерну ухватом…

И взаправду протянула бы Акима по спине, если бы тот не увернулся и не выскочил в сени.

- Ну, значит, пошла заваруха!.. - сказал Петр Кирилыч и полез на полати.

Скоро Петр Кирилыч на полатях заснул и что видел во сне - бог его знает… Только во сне все время бредил, говорил какую-то нескладицу и с кем-то, видимо, спорил. Когда же к вечеру Мавра, смякнув, разбудила его вечерять, он поклонился ей в ноги, не сказавши при этом ни слова, вышел тут же и в эту ночь домой не воротился, а воротился только на другое утро порани, и где пропадал эту ночь, и что с ним этой ночью случилось, узналось только потом, потому что Петр Кирилыч пришел домой бледный и сам на себя непохожий, с большими мешками у глаз и весь как осовелый.

Мавра взглянула на него, когда он воротился, и только перемигнулась с Акимом.

Петр Кирилыч полез на полати, а Аким стал улаживать соху, у которой, как у собаки язык на жаре, на пашне от камня заворотился набок лемех.

*****

С той поры все пошло кувырком.

Петр Кирилыч, как вечер, уходил из дома и пропадал где-то, как казалось Мавре, безо всякого дела, потому что на деревне его вместе с парнями было не видно.

А время шло своим чередом…

Катится время, как раскатистые сани на полозах. Уж весна прислонилась к сельскому плетню за околицей, прибавился день на шаг человека, и работы прибавилось втрое: надо поле перепахать и посеять, надо копать огороды, да еще с пузом… На все это у Мавры и у Акима рук не хватало, и еще пуще подмывало Мавру на брань.

- Ишь, шатается, пес непривязанный! - говорит она поутру, когда промелькнут в окне Петровы русые кудри. - Найдет же какого-то дела на всю ночь-ноченскую.

В последнее время Петр Кирилыч совсем было пропал, дня три подряд и глаз домой не кажет. Аким заявку хотел подавать, да Мавра отговорила:

- Несь сидит под мостом… на большой дороге.

- Ох, только, Мавра…

- Заявишь еще, скажет тогда братец спасибо да еще за заботу… задушит!..

- Мелешь, Мавра, со зла такое недело, что и слушать тебя неохота!..

- Разуешь глаза, сам увидишь!..

Аким больше молчал. В глубине своей бессловесной и миролюбивой души касательно женитьбы Петра Кирилыча и его домоустройства он был во всем согласен с женой, но не хотел увеличивать свары.

"Бабу надо Петру, - думал Аким про себя, - надо, надо женить, только вот к кому бы посватать?.."

- Как, Мавра, никому не закидывала? - спросил он жену.

- Раньше называлась… Морды воротят: балакирь!.. Дуньке Дурнухе седни на выгоне было закинула… Куды тут!.. Так и зашлась!.. "Не славьте, -говорит, - Мавра Силантьевна, попусту, сделайте милость, потому если вы, -говорит, - зашлете сватов за такого балакиря сватать, так другим дорогу закажете…"

- Дурной черт, - сплюнул Аким, - диви человек, а то сопля соплей, а тоже туда же!..

- Сряды три сундука! - поджавши губы, говорит ему Мавра…

- Что сряда?.. Девка-то чучело!.. Тьфу!..

- В одежде и пень - барин!..

Обидно сделалось Акиму за брата, и мысль о его женитьбе еще безотвязней и крепче засела у него в голове, не привыкшей ни о чем думать подолгу, как только по хозяйству да о работе.

- Да нет… На это дело свата хорошего надо!.. Чтоб с языка мед капал…

Мавра ему на это только процедила:

- Дурафан!..

Теперь у нас в леших не верят, да и леших самих не стало в лесу… потому, должно быть, их и не стало, что в них больше не верят. А было время - и лешие были, и лес был такой, что только в нем лешим и жить, и ягоды бьыо много в лесу, хоть объешься, и зверья всякого-разного как из плетуха насыпано, и птица такая водилась, какая теперь только в сказках да на картинках, и верили в них и жили, ей-богу, не хуже, чем теперь живут мужики.

Должно быть, так уж это положено и иначе быть не должно и не может: потому, надо думать, и такое время придет, когда не только леших в лесу или каких-нибудь там девок в воде, а и ничего вовсе не будет, окромя разве пней да нас, мужиков, потому что последний мужик свалится с земли, как с телеги, когда земля на другой бок повернется, а до той поры все может изгаснуть, а мужик как был мужиком, так и будет… по причине своей выносливой натуры!..

Только тогда земля будет похожа сверху не на зеленую чашу, а на голую бабью коленку, на которую, брат, много не наглядишь!..

Все еще будет!.. Всему свое время!..

Так вот, по-вашему, по-молодому, выходит: теперь леших нет! Мы с этим очень даже согласны, но также правда и то, что лешие были! Как тут ни верти, уж были!..

Петр Кирилыч так говорил!..

Что правда, то правда, что Петру Кирилычу можно верить только с оглядкой, потому что Петр Кирилыч любил загибать через каждое слово, но дело-то в том, что и мы не стали бы верить, если б самый их главный леший Антютик не был у Петра Кирилыча сватом!..

Тут уж никак нельзя не поверить, потому что у нас в Чертухине живы и посейчас старики, которые у Петра Кирилыча были на свадьбе и могут обо всем рассказать, если только сами еще чего не прикрасят.

Случилось это все так.

*****

В тот самый вечер, когда Петр Кирилыч поклонился в ноги невестке, он вышел было до ветру на двор…

- Экую весну бог посылат раннюю да теплую! - сказал Петр Кирилыч, становясь за куток.

Смотрит Петр Кирилыч: плывет над Чертухиным месяц и словно янится, что больно светел да высок… Слушает Петр Кирилыч, как полощутся на бочаге, как бабы с бельем на плоту, без счета прилетевшие утки и узывно посвистывают в свои тонкие дудочки на песке кулики, и под этот свист и утиный гал в самом Чертухине, на другом конце, девки тонкими голосами выводят хороводную -синее море…

Слушает Петр Кирилыч, и от всего этого екает у Петра Кирилыча сердце… Не заходя назад в избу, повернул он от кутка прямо на улицу и по улице, заложивши руки за спину, как барин, пошел неторопливо на выгон… На выгоне - видно на месяце - кружатся девки, разметая подолами, инда от них по сторонам ветер тихий идет, а вокруг девок, как тетерева на заре, - вся холостежь!..

Прошел так Петр Кирилыч все наше Чертухино, думая про себя, что невестка говорит, пожалуй, по делу и что ему непременно - благо красная горка -надо этой весною жениться…[3] И невдомек Петру Кирилычу, с каким смешком смотрели на него чертухинские мужики, сидевшие перед сном на завалке.

- Петр-то Кирилыч?.. А?.. - перемигнулись они только, когда Петр Кирилыч мимо них прошел и никому головой не мотнул, потому что никого не заметил.

Подойдя к выгону, на котором девки вели хоровод, Петр Кирилыч встал немного поодаль, под высокие липы, что и теперь еще живы, только словно облезли и начали от старости сохнуть; в то же время за этими липами стояла небольшая избушка, и жила в ней бобылка, не тем будь помянута, наговорная баба Ульяна.

Долго простоял Петр Кирилыч под липами, прислонившись боком к стволу, а потом сел на завалок под Ульянины окна и стал пристально разглядывать девок.