Я чувствовал, что мое хамское поведение с милицией рикошетом отразится на степени наказания сына, но меня остановить практически было невозможно. Это мог сделать только я сам, причем ценой невероятных усилий. Я прекрасно понимал, что во всем виноват мой сын и вообще давно пора привыкнуть к его ежегодным сюрпризам - подаркам к моему дню рождения. И тем не менее, на прощанье я нанес Валерии Сергеевне еще один сокрушительный удар:
- Товарищ капитан! Очевидно вас уже представили к получению очередного звания майора или даже к правительственной награде за оперативное обезвреживание столь опасного преступника?
Я сам себя не узнавал.
На что она ответила:
- Товарищ Мюлькиянц! Мы обязательно сообщим о случившимся в администрацию вашего предприятия. "Как хорошо, что я не член партии!" - подумал я, но не произнес вслух, это уже большой сдвиг. Значит я начал думать, начал соображать, мозг заработал интенсивней, хмель стал выходить...
- Александр Вазгенович! Мне необходимо забрать все улики с собой в отделение.
Я сделал реверанс, собирая с пола все боеприпасы, аккуратно упаковал их в целлофановый пакет и бережно передал капитану. Перед самым ее уходом я с идиотской усмешкой спросил:
- Скажите, милейшая Валерия Сергеевна! Как по-вашему, а конфискация имущества нам не грозит?
При этом я заглянул в комнату с новым финским гарнитуром.
Ответила она пронзительно, с легким дрожанием нижней челюсти:
- Если вы, главный архитектор лесопарковой зоны, хотите быть шутом, то я вам в этом не могу воспрепятствовать; но объявляю Вам официально, что если вы осмелитесь в другой раз скоморошничать в моем присутствии, то я вас научу, как вести себя. Она резко повернулась и вышла вон, забрав с собою все боеприпасы.
От ее прощальных слов я отрезвел окончательно, причем вдруг заново стал ясно чувствовать цвет; в глазах у меня аж позеленело. Мне померещилось, что я забрел далеко в незнакомый дремучий лес.
Есть в Мытищах стрельбище "Динамо", это в лесу, прямо рядом с нашей дачей. Стрельбы там проходят почти каждый день, а чаще в воскресенье. Естественно, во время стрельбы из посторонних никого близко к территории не подпускают. но как только заканчивается сеанс, со всей округи сбегаются пацаны и непонятно каким образом как мышки просачиваются на территорию собирать на пули. У моего сына была целая коллекция пуль, эдакий мини-музей боевой славы: от автомата Калашникова, карабина Симонова, пистолета Макарова, винтовки Мосина и проч.
Естественно, сама идея бить стекла - порочная, но стреляя, мой сорванец и не подозревал в чью квартиру он попадет, просто именно эти два окна были ему очень удобны, они расположены прямо напротив нашего балкона. Интересно, а почему же не было стрельбы ни в субботу, ни в воскресенье? Был взят своеобразный двухдневный тайм-аут, потому что у девятилетнего снайпера кончились пули и он в субботу после школьных занятий срочно выехал на стрельбище в Мытищи за боеприпасами на всю неделю. Как выяснилось три ближайшие школы Ворошиловского района всеми пулями снабжал именно мой сын. Он их менял на жвачки, маленькие коллекционные автомобили, плакаты с рок-музыкантами, шариковые ручки и т.д.
Наша квартира превратилась в нечто, напоминающее теперешний пункт обмена валюты. Особенно в последнее время к нам в дом стала ходить целая армия школьников со второго по пятый класс, а телефон просто разрывался от звонков, как в Смольном. Никакого подозрения у нас в семье это не вызывало, наоборот, нам где-то даже было приятно, что у нас растет такой дружелюбный и общительный сын. И вот, во что это все вылилось: стрельба, обыск, милиция... А милиция долго не заставила себя ждать.
События развивались молниеносно. Буквально в тот же день получаю повестку: "Просьба, завтра, 13 апреля 1981 года (самое смешное, что это день моего рождения) явиться в 32-ое отделение милиции Ворошиловского района г.Москвы, 2 этаж, детская комната, старший инспектор капитан Степанова Валерия Сергеевна. Дело в том, что меня в мои сорок семь лет, первый раз в жизни вызывали в милицию, и я так нервничал и так был напряжен, что даже приблизительно не представлял как мне себя там нужно вести. Казалось, что меня арестовывают, причем на длительный срок, и я даже предусмотрительно подумал о смене чистого белья и сухом пайке. С другой стороны, это очень даже пикантно, день своего рождения провести в детской комнате милиции.
Поднимаюсь на второй этаж, капитан представила мне пострадавшего, генерала Бородина. Федор Константинович без особого уважения протянул мне руку. Он был в военной форме и при всех орденах. Первое впечатление: ему хотелось, чтобы весь мир был морально затянут в мундир и держался по стойке "смирно".
Генерал, глядя в упор, строго по-венному, обратился ко мне, буквально отчеканивая каждую фразу:
- В вашей квартире у сына обнаружен склад пуль, которые он, не без корысти, нелегально распространял среди сверстников. Ведь это длилось не день и не два, это продолжалось месяцами. И я никогда не поверю, что вы, родители, всего этого не замечали. Я считаю, что и школа и милиция должны самым серьезнейшим образом оценить это событие. И виновники должны понести самое тяжелейшее наказание: родители - за халатность, а сын - за стрельбу из рогатки и распространение боеприпасов. Ведь именно с такого опасного возраста начинается созревание наемных убийц.
И генерал слегка улыбнулся, с таким выражением, как будто говорил: "Вы имеете полное право мне не верить, и даже мне совершенно все равно, верите ли вы или нет, но вы не имеете права мне это".
Я, сначала неохотно, но затем все более и более оживляясь начал излагать всю предысторию появления в доме автоматных и пистолетных пулек. Мое оправдание выглядело примерно, как бездарная контрольная работа по литературе весьма посредственного пятиклашки. Я взвешивал буквально каждое слово, прекрасно понимая, что Федор Константинович - человек, которому побоишься солгать; он своим насторожившимся, как бы из темноты, нацелившимся взором стрелка, следил за каждой моей попыткой уклониться от правды. В его лице чувствовалось упорство и строгости всей натуры; это был не славный седой старичок, ставший в старости кротким и обходительным, это был твердый, неумолимый человек, который никогда не согласен обманываться. К тому же свои эмоции он умел сдерживать. неприятное впечатление от моего оправдания, только как остатки тумана на ясном небе, пробежало по лицу генерала и исчезло. Он не высказал ни малейшего интереса к моему рассказу как будто не слушал, и, продолжая на ходу одеваться, два раза неожиданно прервал меня. У него был вид человека, не имеющего времени думать о впечатлении, какое он производит на других.
Сухо попрощавшись, он вышел из кабинета.
Оставшись наедине с капитаном и придя в себя от напряженной встречи с сильной личностью, я стал извиняться за свое вчерашнее хамское поведение. Лицо Валерии Сергеевны нахмурилось, губы ее дернулись и слегка задрожали, но она ничего не ответила. Только сейчас я обратил внимание, что милицейская форма ей страшно шла, не знаю кто мог ей посоветовать идти работать в милицию, если только близкая подруга. Неожиданно мягким голосом, она вдруг произнесла:
- Товарищ Мюлькиянц! Картина милиции ясна. Единственное, хотелось бы еще раз уточнить, откуда все-таки у вашего сына пули от боевых патронов, и главное - в таком количестве?
Я повторил:
- Пули у Артема действительно со стрельбища "Динамо" в Мытищах, их там просто не успевают собирать и любой желающий может набрать хоть мешок, а то и два.
- Хорошо, мы сегодня же это проверим!
Родители, в вашем лице, будут оштрафованы на пятьдесят рублей, кроме того, вы в кратчайший срок обязаны вставить разбитые стекла пострадавшим. А сына вашего, по настоянию товарища Бородин, мы поставим на учет в детскую комнату милиции.
- И все? - ляпнул я.
- А вам этого мало?
- Нет, вполне достаточно! Просто, можно ли прямо сейчас внести пятьдесят рублей, я как раз вчера получил аванс?
- Штрафы у нас обычно вносят в кассу.
Я облегченно вздохнув и вежливо распрощавшись, умчался на работу.
На следующий же день, в четверг, я был вызван в школу.
Без пяти минут девять я был уже там. Дежурный проводил меня не второй этаж в кабинет завуча. Тут же под конвоем ввели моего сына. Конвоиры - классный руководитель и физрук по сигналу завуча немедленно удалились.
Завуч Каренина Анна Митрофановна, полная женщина неопределенного возраста, сидела за столом очень важная и хмурая. Ровно в девять отворилась дверь и вошел генерал Бородин. Сегодня он был в штатском. На нем был новый черного цвета импортный костюм, судя по крою и пуговицам, похоже, югославский, купленный где-то году в семидесятом в военторге на Калининском. Приталенный пиджак с широченными простроченными бортами и вздернутыми плечами, а брюки были расклешены книзу. Галстук на нем был зеленого цвета, явно завязанный женой. тем не менее, костюм сидел на Федоре Константиновиче безукоризненно. Чувствовалось, что носит он его аккуратно уже лет десять и только по крупным праздникам.
