А Солнышко задушевнейше улыбался: "Ты не тушуйся зря... Сам видишь, я прост, не хотел тебя обидеть".
Он взвалил на свои плечи и приемопередатчик, и набитую тяжелыми батареями упаковку питания, зашагал бодро, улыбаясь в открытую степь.
Опускалось солнце, в лицо дул вечерний, прохладный ветерок.
И я размяк...
Мы меняли оборону, были походы. Телефонисты не успевали наводить связь. И тут радисты, от которых наше командование обычно отмахивалось: "Э-э, вижу, да не слышу, проволочка надежнее", - оказались нужны.
В походах я держал Витю Солнышко за гимнастерку. Он нес упаковку питания и в любую минуту мог исчезнуть, и тогда наша радиостанция будет нема, как камень.
Новые места, новые землянки, новая жизнь.
Немецкие батареи утюжили степь, перепадало и нам, приютившимся в пологом овражке. Один снаряд пролетел под брюхом старой коняги, таскавшей полевую кухню, подпалил, сказывают, даже шерсть, срубил жиденькую ветлу, врезался в землю и... не взорвался. Случалось и такое.
Отбивалась одна атака за другой, передовая захлебывалась.
Я устал следить за Витей Солнышком.
Пролетевший "мессер" обстрелял повозки, подвозившие боеприпасы к минометной батарее, уложил одного и ранил второго повозочного. Старшина, сопровождавший повозки, растерзанный, с дергавшейся от контузии щекой, метался среди степи.
И конечно, старшине подвернулся не кто иной, как Витя Солнышко, улизнувший из-под моего надзора. И конечно, он, не раздумывая долго, взгромоздился на одну из повозок, погнал коней через степь, к передовой...
Среди окопанных минометов, выставивших стволы к синему небу, метался лишь командир батареи, остальные сбежали. С пологого взлобка скатывались немецкие автоматчики, падали в высокую траву и ползли. Командир батареи снимал замки...
Автоматные очереди хлестали по огневой, курилась пыль, брызгали комья глины от брустверов. Обычно летящие в воздухе пули высвистывают застенчиво и вкрадчиво, сейчас они истерично визжали, рвались сухими хлопками. Автоматчики били разрывными.
И в это-то время на место, откуда сбежали не новички, а обстрелянные солдаты, ворвалась пара взмыленных коней, запряженных в повозку. Витя Солнышко стоял во весь рост и нахлестывал разгоряченных лошадей, обезумевших от близкой автоматной трескотни, свирепого визга пуль, остановить их было нельзя, они могли унести и ящики с минами, и лихого повозочного прямо к немцам. Витя направил лошадей на окоп, они перемахнули, а повозка влетела колесами и перевернулась, вывалив прямо на батарею мины, а заодно и самого Солнышка.
Лошади помчались через высокую степную траву, перевернутая повозка кидалась из стороны в сторону, спугивая на пути автоматчиков.
А Солнышко, схватив из разбитого ящика мину, бросился к миномету. С ним-то он умел справляться куда лучше, чем с радиостанцией 12-РП. Подскочил и командир батареи...
Первая мина разорвалась в траве, неподалеку от рухнувших коней. Сразу же выскочили сутуловатые фигуры автоматчиков, пригибаясь, бросились назад, на пологий склон взлобка, столкнулись с теми, кто спускался, перемешались, замялись.
Вторая мина, взмыв к небу, описав крутую дугу, опустилась в сутолоку на склоне... За ней еще и еще... Автоматчики бросились врассыпную...
На пригорке остались только трупы и воронки. Принялись бросать за пригорок наугад, для острастки... Трудились до тех пор, пока не упали в бессилии, и Витя Солнышко счастливо известил:
- Прикурить дали...
А командир батареи вдруг расплакался. Он был еще очень молод, моложе самого Вити Солнышка.
- Ты чего? - от души удивился Витя.
- Думал: или эти прихлопнут, или... или... расстрел. Батарея-то драпанула... Они ползут, и конца им нет...
Мне не рассказал Витя, что он ответил, думаю, просто улыбнулся: "Не тушуйся, парень..."
Оправившись, командир батареи вдруг спросил:
- Да ты-то кто?
И, конечно, Витя не без гордости ответил:
- Радист.
Тут же, немедля, решил удивить своими знаниями:
- На слух принимаю... Вот слушай: "двойка" - "Я на горку шла...". Уловил? А вот: "Дай, дай закурить..." Уловил? Это, брат, "семерка".
Но командир минометной батареи, размазывающий по лицу грязь пополам со слезами и потом, не успел оценить ученость Вити Солнышка.
Появился хромающий на обе ноги, с дергающейся щекой старшина, который вел за собой сконфуженных минометчиков.
Старшина выглядел теперь иным - не растерянный и растерзанный, а грозный начальник, спасший положение:
- Дерьмоеды! Курицы мокрые! Ишь, разлетелись, сучьи дети!.. - кричал он на минометчиков.
- Коней я тебе угробил, - сообщил Солнышко. - Вон там лежат... Кони добрые, должно овсом кормил...
- Коней достанем. Я ведь за тобой на второй повозке гнался, у меня тоже правую подшибло... Спасибо тебе, парень. Счастье мне, что на такого героя наскочил... А эти?.. - Грозный старшина повернулся к минометчикам. Минометы побросали! Я бы вас, сукиных сынов, уж тогда заставил поплясать! Вы бы у меня повертелись, блохи прыгучие! Кланяйтесь в ножки парню, что выручил.
Солнышко не стал вмешиваться во внутренние дела, решил проститься:
- Ну, бывайте здоровы, мне пора.
- Да ты кто есть-то? - спохватился старшина.
- Радист, - почтительно ответил за Витю командир батареи и еще почтительнее добавил: - На слух принимает.
Других сведений о Вите Солнышке он сообщить не мог.
А в это самое время я занимался привычным делом - бегал по штабу полка и справлялся:
- Солнышка не видали?
И мне сочувствовали:
- Опять закатилось?
- Закатилось, холера. Чуть отвернись - уже нет. Жизнь проклятая, буду проситься в телефонисты.
Он появился к вечеру. Я застал его в землянке. Сжав коленями котелок, он уписывал кулеш. Взглянув на меня, с набитым ртом поприветствовал неизменной улыбочкой.
- Что мне с тобой делать? - в лоб спросил я.
Но вразумительного ответа не дождался. Солнышко улыбался.
А утром радистов одного за другим стали таскать в штаб полка. Принимал сам командир, подполковник Усиков.
- Кто из вас лучше всех принимает на слух?
Первым назвали Квашина, он из кадровых, старый радист, вряд ли уступит в приеме на слух армейским и дивизионным радистам.
- Где был вчера от трех часов до шести?
- Дежурил. Ровно в пятнадцать ноль-ноль связывался со штабом дивизии.
- Не подойдет. Кто из вас еще хорошо принимает на слух?
Перебрали всех, дошли до меня.
- На слух принимаешь?
- Так точно. Немного.
- Хотя бы немного. Где был вчера от трех до шести?
- Здесь, товарищ гвардии подполковник!
- Где это - здесь?
- В штабе полка, товарищ гвардии подполковник!
- Где именно?
- Искал Солнышка.
- Но-но, без шуточек.
- Виноват, Солнышкова. У меня радист - фамилия Солнышков. Его искал, товарищ гвардии подполковник.
- Ах, есть еще радист?
- Недавно назначили.
- Он на слух принимает?
- Никак нет, товарищ гвардии подполковник!
- Так какой же он радист?.. А впрочем, других больше нет. Позови-ка сюда это... как его, Солнышко...
Всем было ясно: случилась какая-то неприятная заварушка. Сам командир полка разбирается. А кто еще из радистов мог отлучиться и набедокурить, как не Витька? И мне стало жаль его.
В душе я надеялся, что его, как всегда, придется долго искать, а там, глядишь, случится что-нибудь - или приказ о наступлении, или вызов командира полка в штаб дивизии. Замнется, забудется, мимо пройдет.
Но на этот раз Витя Солнышко был на своем месте. От безделья он нашел себе занятие - надраивал полой шинели алюминиевый котелок и пытался разглядеть свою глупую рожу в донышко. При этом сам себе улыбался.
- Иди, командир полка тебя вызывает.
Нисколько не смутился, нисколько не удивился, словно командир полка вызывал его каждый день не по одному разу. Оправил под ремнем гимнастерку, надвинул пилотку - на два пальца над бровью, с сомнением поглядел на свои пыльные, покоробленные кирзовые сапоги - стоит ли их чистить; решил: не стоит, сойдет и так, - двинулся, пристукивая каблуками, унося затаенную улыбочку - отзвук той, с какой гляделся в дно котелка.
Вернулся через полчаса - над круглой физиономией торчит пилотка, край на два пальца над несуществующей бровью, заправочка - как положено, улыбочка - как всегда: "Не тушуйся, я здесь..."
- Ну?..
- К ордену представляют.
- За что?
- Немцев остановил. Наломали бы дров...
- Не пойму... Какой орден?
- Может, Красного знамени, может, Ленина.
- Героя не хочешь?
- Может, Героя, а что?
Его представили к ордену Красной Звезды. Но от представления к получению - путь немалый, на этом пути случаются и кочки.
До сих пор был лозунг: "Вперед, на запад!" Сейчас на танках, поддерживающих наш полк, выведены надписи: "Вперед, на восток!" Сталинград лежал к востоку...
На пути наступления подвернулись землянки.
Неплохо немцы тут обжились. Первые, кто заскочили в землянки, дивились:
