XXVI
— Все еще лежитъ? Все еще не успокоилась? спросилъ Андрей Иванычъ у жены про дочь, когда вернулся изъ конторы домой обѣдать и не увидалъ встрѣчавшей его, обыкновенно, дочери.
— Лежитъ. Гдѣ успокоиться! Давеча вставала она съ постели, что-то пописала, но изъ комнаты своей не выходила, отвѣчала Дарья Терентьевна. — Завтракъ носили ей въ ея комнату, но она только чуть чуть до него дотронулась.
— Не на шутку должно быть нравится парень, покачалъ головой Андрей Иванычъ.
— На стѣну лѣзетъ. Но не понимаю, что она въ этомъ Плосковѣ нашла хорошаго! Не диво еще, если-бы красавецъ былъ, а то самый обыкновенный.
— Понравится иногда и сатана лучше яснаго сокола. А все-таки это ужасно непріятно.
— Да ужъ какая пріятность! Бѣда… Вотъ не было-то печали, такъ черти накачали, прости Господи! вздохнула Дарья Терентьевна и прибавила:- Ты знаешь, она не на шутку больна, горничная разсказываетъ, про нее, что давеча хининъ принимала. Зайди къ ней, посмотри — и теперь лежитъ съ компресомъ на головѣ.
— Гм… Ты давеча сказала, что она писала что-то. Ужъ не письмо-ли Плоскову? задалъ вопросъ Андрей Иванычъ.
— А что ты думаешь? Съ нея станется. Вотъ надо горничную спросить, не посылала-ли она ее письмо въ почтовый ящикъ опускать.
Выла спрошена горничная, но та наотрѣзъ отперлась.
— Да ты говори правду! крикнулъ на нее Андрей Иванычъ.
— Нѣтъ, нѣтъ, баринъ. Я говорю правду. Съ чего-же мнѣ скрывать?
Андрей Иванычъ вошелъ въ комнату Любы. Люба лежала съ книгой въ рукахъ и компресомъ на головѣ.
— Здравствуй, сказалъ онъ. — Больна?
— Еще-бы быть здоровой! отвѣчала Люба, не перемѣняя свою положенія. — Погодите, еще чахотка будетъ, въ гробъ уложите.
— Ну, ну… Изъ-за всякаго мальчишки да еще чахотка! пробормотала мать.
— Ежели больна, то не послать-ли за докторомъ? участливо спросилъ отецъ, прикладывая свою руку жъ головѣ дочери.
— Доктора отъ этихъ болѣзней не лечатъ, вздохнула та.
— Пойдемъ обѣдать.
— Не могу.
Люба не вышла и къ обѣду. Обѣдъ послали ей въ ея комнату. Вмѣстѣ съ обѣдомъ горничная подала ей и записку отъ Плоскова.
— Баринъ самъ принесли и на черной лѣстницѣ отвѣта дожидаются.
Люба быстро разорвала конвертъ. Плосковъ писалъ:
«Милая, добрая, сердечная, безконечно дорогая Любочка! Записочка твоя оживила меня и указываетъ путь къ счастью. Люба любитъ меня! Люба рѣшается быть моею! Люба согласна уйти изъ-подъ родительскаго крова и обвѣнчаться со мной тайно! Ангелъ безцѣнный! Сегодня знаменательный день въ моей жизни. Бѣжимъ, бѣжимъ и обвѣнчаемся! Но для этого надо непремѣнно твое метрическое свидѣтельство. Добудь непремѣнно метрическое свидѣтельство — и тогда я изберу какую-нибудь дальнюю церковь, чтобы намъ вѣнчаться. Но на письмѣ переговариваться трудно. Завтра буду у всенощной въ гимназіи и стану ждать тебя, но ежели ты ко всенощной почему-нибудь не придешь, то приходи послѣзавтра въ часъ дня въ Пассажъ. Тамъ мы и переговоримъ. Посылаю тебѣ милліонъ поцѣлуевъ и жду отвѣта. Твой Виталій».
Люба читала записку и мѣнялась въ лицѣ. Сердце учащенно билось, красными пятнами покрывались ея блѣдныя щеки, глаза искрились. Прочитавъ записку, она хотѣла поцѣловать ее, но увидала горничную, которая стояла тутъ-же и ждала отвѣта, удержалась и спрятала письмо въ карманъ.
— Что-же сказать барину-то? Онъ стоитъ на черной лѣстницѣ.
— Скажите, что все будетъ исполнено, поспѣшно отвѣтила Люба.
Горничная ушла. Люба еще разъ перечитала, записку и прижала ее къ губамъ.
«Метрическое свидѣтельство… Господи! Да гдѣ-же хранится у папеньки мое метрическое свидѣтельство? прошептала она. — Ежели въ конторѣ въ желѣзномъ сундукѣ, то какъ его оттуда достать! Ни за что не достанешь… Да ежели и въ письменномъ столѣ въ кабинетѣ, то тоже не достанешь, мелькнуло у ней въ головѣ. Неужели ломать замокъ? Вѣдь это ужасъ что такое»!
Послѣ обѣда, Андрей Иванычъ, по обыкновенію, удалился къ себѣ въ кабинетъ полежать на диванѣ. Пришла Дарья Терентьевна и опустилась на диванъ въ ногахъ мужа. Андрей Иванычъ курилъ. Она сидѣла молча, но наконецъ спросила:
— Думаешь, все это обойдется? Вѣдь совсѣмъ дѣвка закусила удила. Рветъ и мечетъ.
— Ничего не знаю… Рѣшительно ничего не знаю… вздохнулъ Андрей Иванычъ.
— Боюсь, какъ-бы на самомъ дѣлѣ не захворала въ серьезъ. И жалко-то ее, да и нельзя согласиться на то чего она хочетъ.
— Ну, положимъ, что согласиться-то можно. Гдѣ нынче такихъ особенныхъ-то жениховъ найдешь! Вѣдь и то сказать, не каторжный онъ.
— Ты, кажется, сдаешься? Нѣтъ, нѣтъ… Этого нельзя… замахала руками Дарья Терентьевна. — Чѣмъ имъ жить будетъ? Помилуй…
— Ничего я покуда не сдаюсь, а говорю, что ежели она долго не успокоится — и, въ самомъ дѣлѣ, хворать начнетъ. Зачѣмъ-же, въ самомъ дѣлѣ, быть врагомъ дочери? А что насчетъ того, что чѣмъ имъ жить — поможемъ какъ-нибудь. Все-таки вѣдь жалованье получаетъ онъ, съ наградами-то тысячи двѣ съ половиной имѣетъ. Ну, положимъ, ежели не выдавать ей на руки ея приданныхъ двадцать тысячъ, а положить-только на ея имя, чтобы она пользовалась процентами — вотъ ужъ у нихъ еще тысяча рублей есть.
— Ахъ, Андрей Иванычъ, что ты говоришь! опять вздохнула Дарья Терентьевна.
— Я говорю про крайній случай.
— И въ крайнемъ случаѣ не хорошо. Двѣ съ половиной тысячи да одна — три съ половиной. Ну, что такое три съ половиной тысячи, ежели у нихъ дѣти пойдутъ!
— Ахъ, Боже мой! Да вѣдь подвигаться по службѣ-то будетъ. Ну, похлопочемъ за него…
— Андрей Иванычъ, да ты, кажется, ужъ совсѣмъ?..
— Ничего я не совсѣмъ.
— Какъ не совсѣмъ? Ты такъ спокойно. Нѣтъ, нѣтъ… Люба привыкла къ роскоши.
— Ну, у себя въ конторѣ дамъ ему занятія. Въ банкѣ, онъ днемъ, а у меня по вечерамъ. — Помощникъ бухгалтера у меня есть-же и получаетъ тысячу двѣсти, — ну, вотъ это жалованье ему. Пусть трудится.
— Ахъ, не такого я себѣ прочу зятя!
— А какого-же? Чтобы съ неба звѣзды хваталъ?
— Андрей Иванычъ! Я съ тобой въ серьезъ, а ты въ шутку!..
— Да въ чемъ-же тутъ шутка-то?
— Ахъ, оставь пожалуйста.
Дарья Терентьевна надулась и вышла изъ кабинета мужа.
У Любы только и мыслей было, какъ-бы добыть свое метрическое свидѣтельство. Дѣло въ томъ, что она не знала даже, гдѣ оно хранится. Задать объ этомъ вопросъ отцу, хоть-бы при другомъ разговорѣ, она боялась, опасаясь, что отецъ догадается о задуманномъ ею планѣ, и потому рѣшилась попытать мать, считая ее попростоватѣе. Разговоръ о метрическомъ свидѣтельствѣ Люба начала съ матерью издалека. Передъ сномъ, когда Дарья Терентьевна зашла къ Любѣ въ комнату, чтобы проститься, Люба, все еще лежавшая съ компресомъ на головѣ, спросила ее:
— А у васъ живо еще ваше метрическое свидѣтельство?
Дарья Терентьевна даже выпучила глаза отъ удивленія, до того вопросъ былъ неожиданъ.
— Мое метрическое свидѣтельство? повторила она. — А тебѣ зачѣмъ? Зачѣмъ ты это спрашиваешь?
Люба улыбнулась, стараясь держать себя какъ можно хладнокровнѣе, и отвѣчала:
— Да вотъ я сейчасъ читала въ книгѣ про метрическое свидѣтельство. Потеряла одна дама свое метрическое свидѣтельство и черезъ это разныя хлопоты.
— Конечно-же живо. Оно у Андрея Иваныча.
— А мое? Вѣдь у меня тоже есть метрическое свидѣтельство?
— А какъ-же не быть? Тоже есть.
— И оно у папаши?
— Да… да…
— А гдѣ оно хранится?
— Всѣ бумаги у него хранятся въ конторѣ, въ желѣзномъ шкапу. Тамъ и метрическія свидѣтельства, тамъ и купчія крѣпости и духовное завѣщаніе. Только съ чего ты это спрашиваешь?
— Да просто такъ.
«Ну, изъ конторы, да изъ желѣзнаго шкапа мнѣ ужъ никакъ не добыть метрическаго свидѣтельства», рѣшила Люба и крѣпко опечалилась.
Ночью ей снилось метрическое свидѣтельство, снилось, какъ она ломаетъ гвоздемъ замокъ у желѣзнаго шкапа въ конторѣ, но вдругъ входитъ отецъ и накрываетъ ее. Люба тотчасъ-же проснулась. Сердце ея усиленно билось, на лбу выступалъ потъ. Послѣ этого сна она съ трудомъ могла успокоиться.
Утромъ первыя ея мысли были также о метрическомъ свидѣтельствѣ.
«Господи! Да неужели-же нельзя обвѣнчаться безъ метрическаго свидѣтельства?!.» мелькало у нея въ головѣ, а сердце такъ и сжималось болѣзненно.
На этотъ разъ Люба старалась уже казаться здоровою, такъ какъ она собиралась сегодня идти ко всенощной, дабы видѣться тамъ съ Плосковымъ. Передъ завтракомъ она надѣла на себя корсетъ, переодѣлась изъ блузы въ платье и вышла завтракать въ столовую.
— Лучше тебѣ теперь? Поправилась? спросила ее мать.
— Да вамъ-то какое дѣло! раздраженно отвѣчала Люба. — Сами причина моей болѣзни и еще спрашиваете! Послѣ такой передряги люди никогда не поправляются, а не валяться-же мнѣ цѣлый мѣсяцъ въ постели. Надо и воздуху понюхать. Сегодня, напримѣръ, я пойду ко всенощной.
