– А откуда ты это знаешь?! – повторяла она. – Может, у меня был несчастный случай, и я переспала с мудаком, а презерватив порвался?!
Стэн начал терпеливо ей объяснять, что он не совсем тупой. Что он сдает кровь на анализы и проверяется регулярно. Плач стих… Станиславский отогнул одеяло и увидел, что она крепко спит и даже посапывает.
Его обуяла отцовская нежность, он подоткнул одеяло и выключил свет.
Лежа в постели, Стэн укоризненно наблюдал за тем, как Алена пьет воду из-под крана, запивая ею ибупрофен.
– Живот прихватит, – ванговал он.
Стэн рассмеялся. Он по природе был жаворонком и выпил гораздо меньше Алены. При свете дня вчерашнее уже казалось ему веселым.
– Из родного Амура? – она слабо улыбнулась. – Дай мне глоточек мирамистина и я пойду.
Она посмотрела на часы и принялась лихорадочно одеваться.
– На такси. Я бедная журналистка и мне нужно на работу. Я не успею, если попрусь на автобус. Дашь?
Стэн откинул простыни и встал; натянул трусы. Нашел свой бумажник и небрежно открыл, не сводя глаз с Алены. Теперь она отреагировала, как полагается. Чуть не подавилась слюнями, вытаращив глаза. Стэн сомневался, что она видела так много бабла наяву и насладившись мигом своего превосходства, отщипнул ей тонкую стопочку купюр.
– Спасибо! – ошарашенно проговорила она. – Но я честно… Я только на такси попросила!
Стэн сделал широкий жест. Бери, мол, заслужила. Глаза Алены отразили всю глубину ее благодарности. Еще ни одна женщина не была ему благодарна за то, что считала заработанным и Стэн немного опешил.
– Спасибо! – повторила Алена, глядя на него, как африканский мальчик на Деда Мороза и неожиданно для себя, Стэн поцеловал ее в шею.
– Пожалуйста! – сказал он.
Любовь и бабки
– Кажется, я влюбилась! – сказала Алена, все еще не в силах забыть, как она перебирала дрожащими пальцами новенькие купюры.
Мысль о свалившихся ей с неба деньгах, не давала ей сосредоточиться на работе. Дописав сюжет, она взяла Бонечку и повела завтракать.
– Еще бы, – сказала Бонечка. – Только ты можешь оторвать с мужика двадцать тысяч после того, как заставила его бегать по лестнице и справки о здоровье предоставлять.
– Я на квартиру заработала, вообще не давая! – напомнила Алена. – Сколько раз тебе повторять, балда?
– Сколько хочешь, – сказала Бонечка. – Пока я ем, я слушаю, киваю и улыбаюсь. В отличие от тебя я очень благодарная девочка! Жаль, что мне никак не удается убедить в этом мужиков.
Алена посмотрела на Бонечкин второй подбородок и промолчала. Одно дело – одеваться, как чучело. Другое – запускать внешность. Кожу с себя не снимешь, как мужскую рубашку…
В мыслях снова зачем-то возник Олег.
– Слушай, – спросила она задумчиво. – Этот тип… Ну, брат Ангелины. Что с ним не так?
– В смысле?
– Почему ты называешь его «больной Олег»?
– Ты видела его взгляд?
– Я видела.
– Вот поэтому. Понятия не имею, что с ним, – соврала Богданова.
Часть ее была благодарна Алене за завтрак, другая же ненавидела ее. Элине было очень, очень обидно. Это была уже третья ее подруга, которая на ровном месте брала за член богатого мужика, тогда как ей самой оставалось лишь наблюдать за чужим успехом.
И если она готова была стерпеть Станиславского, то подавать Алене Олега – нет!
Ей вспомнились уши Стэна, отбитые в неравном бою.
Такие уши Бонечка видела у боксеров, или борцов, но что-то подсказывало ей: что Стэна избили так совсем не на ринге. И зубы, скорее всего, он потерял не от старости.
– Ответь мне на интимный вопрос, – засмеялась она. – Когда Станиславский ложится спать, он вынимает зубы?
– Нет, – буркнула Алена, безошибочно разгадав маневр. – У него импланты.
Она собиралась вернуть Элину к Олегу, но не успела: из очереди вышла Ангелина Кан с торчащим из пучка волос карандашиком и тарелкой в руке. Алена улыбнулась и помахала рукой.
– Привет! – сказала она.
– Привет! – сказала Ангела. – Я сяду к вам?
Богданова снисходительно улыбнулась.
– Что у тебя вчера приключилось? – спросила Ангела. – Ты бегала по периметру чаще, чем игроки.
– А, – Алена сморщила нос. – Все сразу. Хомяк меня за это весь день имел.
– Брр! Надеюсь, что только в голову.
– Лучше спроси, куда ее вчера имел Стэн, – невинно подала Бонечка и обе разом уставились на нее.
Как две барракуды.
– А что такого? Ты же не стыдишься своей любви?
– Нет, – овладев собой, сказала Алена. – Только в медицине, это называется «секас».
– В медицине, – подхватила Богданова, – это называется старперофилия.
Ангелина снисходительно улыбнулась.
– Правда? Ты паспорт свой давно перечитывала, мать? Ему всего сорок восемь.
– Точно!.. Совсем пацан еще… Как там твой?
– Скучает, – ответила бывшая соседка. – Плачет, но держится, – взгляд стал тверже. – Ты совсем уже охренела? Деньги у него требуешь!
Бонечка не моргнула. Ей было не привыкать к унижениям. Она привыкла к тому, что богатые – очень жадные. И точила их, как вода точит камень. Кан денег не дал, но то, что он рассказал жене, указывало, что он близок к тому, чтобы дать.
– Не требую, а прошу. В конце концов, я твоя подруга, хоть ты предпочитаешь это не афишировать!
– И я говорю тебе, как твоя подруга: не надо так. Кан не даст тебе денег. Он не Максим, ему до тебя нет дела и если ты не прекратишь его доставать, он просто…
– Побьет меня? – ласково улыбнулась Бонечка.
Ангела застыла с открытым ртом, потом покраснела и уткнулась в свою тарелку.
Алена, которую не оставляло ощущение того, что она – прозрачная, тоже покраснела. У нее появилось такое чувство, будто бы за Бонечку стыдно всем. Ей самой, Ангелине, Максу… Только Бонечке стыдно не было.
Она крутила на палец свои короткие темные волосы и улыбалась.
«Как аскарида! – подумала про себя Алена. – Чужая жопа ей дом родной».
– Будешь доедать? – как ни в чем небывало, спросила Бонечка и не дожидаясь ответа, придвинула к себе Аленин пирог. – Это мой последний прощальный завтрак прежде, чем я огребу от мужа моей подруги.
Ангела подняла голову. У нее было лицо человека, который рискуя жизнью пытался спасти утопленника, а тот отмахнулся и, глупо смеясь, опять прыгнул в воду.
Алена тоже встала, одновременно с ней. У нее не осталось душевных сил выслушивать глупую браваду Богдановой. Она прекрасно знала, кто такой Кан и понимала, что выводить его из себя не стоит.
Если бы кто-то сказал, что Станиславский-старший много опаснее Кана, Алена лишь рассмеялась бы. Но сейчас ей было не смешно. Она поднялась случайно, но теперь уже не могла сесть на место. Пришлось идти вместе с Ангелиной в холл, лихорадочно отыскивая темы для разговора.
– Твой муж еще возит девушек?
– Нет. Он соскочил еще в 2004-ом… От кого ты ездила?
– От Марины. Но ее фирму закрыли, – пожаловалась Алена. – Арестовали всех… Какой жирной старой свинье мы делали плохо, работая в Греции стриптизершами?!
– Станиславскому? –
