мигрень, из-за них очки приходится надевать.
– Да нет же. В том, что ты боишься взять эти энергии на себя. Ты и сама ни к кому не притронешься – и никому не разрешишь себя трогать.
И снова эти глаза, этот убаюкивающий, медовый голос:
– А вот теперь о заклятом враге. Степень положительности героя зависит от преступника, с которым он борется, и самый великий супергерой в мире должен иметь очень сильного, заклятого-презаклятого врага. Лекс Лютор – зеркальное отражение Супермена, и вот почему он один из самых главных злодеев. Так вот, я думал о тебе и твоем зеркальном отражении. Ты сочувствуешь, ты понимаешь людей, ты чувствуешь, что они чувствуют, даже когда не хочешь этого. Полная противоположность этому – социопаты, психопаты. Те, у кого совсем нет ни сочувствия, ни сострадания, ни жалости, кто манипулирует, околдовывает, кто использует других для себя.
Я очень смущена, но слушаю во все уши.
– Супергерои не могут без своих заклятых врагов. Война идет всю жизнь: враг все время будет проигрывать, а герой – выигрывать, но, пока живы, они будут вместе.
– Понятно… Получается, наша спецшкола – это X-Mansion, а у нас у всех есть волшебные силы.
– А я не супергерой. У меня хронический тик. Но я здесь вот из-за чего: меня он так бесит, что я стульями в стены швыряюсь.
– Я про твой подозрительно хороший вид и футбольные умения.
Он улыбается, но не поддается на мои попытки перевести разговор.
– Послушай, что я тебе говорю, Элис. Я ведь серьезно. Если твой заклятый враг – твое же зеркальное отражение, значит, он в каком-то смысле тоже ты. Тебя всю жизнь будет тянуть к таким, ты все время будешь сражаться с ними и сражения, может, будешь выигрывать, но война никогда не закончится. Они очень обаятельные, очень сообразительные, они мастера манипулировать, все время будут приставать к тебе, надеяться, что зло победит добро, не сдаваться, добиваться своего. Они будут притворяться так умело, что ты, может, и не узнаешь, кто они такие. Сейчас-то тебе все равно, потому что ты сама не понимаешь, какая тебе дана сила. Ты сейчас их ненавидишь, хочешь, чтобы они исчезли. И ты допустишь, чтобы злейший враг сделал это с тобой потому, что хочешь покончить со своей силой и разрушить саму себя.
Я больше не улыбаюсь. Он тоже.
Он так беспокоится обо мне, что за всю эту речь почти ни разу не передернулся от тика. Он в своей футбольной форме, ноги у него длинные, мускулистые, плечи широкие, взгляд глубокий, задумчивый. Он от души заботится обо мне, тащил через все поле коробку с тем, что очень много для меня значит, потому что думал обо мне. Я придвигаюсь к нему, сокращая ту привычную дистанцию, которую соблюдаю с другими.
Всего-то – просто сидишь рядом с ним, а чувствуешь какую-то особую близость. Я дотрагиваюсь до его лица.
Ощущение кожи другого человека под пальцами – новое, страшноватое. Но я доверяю ему.
Провожу пальцем ему по губам, он целует мой палец, ждет. Ждет, чтобы не сомневаться, что это хорошо, а потом мы целуемся.
* * *
Сердце у меня колотится, когда я вижу Госпела на футбольном поле. Теперь он главный бомбардир в «Кристал Пэлас». Он достиг того, чего хотел. Его родители, должно быть, очень довольны, я представляю, как они сидят где-то на трибунах, как подбадривают его возгласами, как было раньше, когда они стояли у края площадки всякий раз, когда в школе проводился матч. Небольшого роста мама и высокий отец приезжали к нему каждое воскресенье. Он по-мужски статен, мускулист, силен. Просто красавец. Поразительный красавец, каким был всегда.
Она смотрит на меня.
– Что? Что ты сказала?
Я опять в этой комнате, в этом доме, с ней. В кресле-каталке. С мокрым, умирающим растением в руках. С выстиранным бельем, которое нужно перегладить, с постельным, которое нужно поменять. Мне нужно вызвать сантехника – унитаз засорился. Может, она видит, как во мне что-то умирает.
Она немного задумывается и отвечает:
– Ничего.
* * *
В супермаркете Tesco я покупаю очередное растение. На сей раз – алоэ, алоэ вера. Я твердо намерена не убить его. Мне не нравятся букеты; они, конечно, красивы, но срезанные цветы, не получая питания, сразу же начинают умирать. Энергия их гниения расползается по дому, как дурной запах. Я пробовала было ужиться с ними, но не могу ни держать, ни приветствовать смерть в своем доме. А вот растения с корнями растут в земле, они сильные, они живут, они дышат.
Я ставлю новое растение на подоконник в кухне.
– Привет. Меня зовут Элис, я тебя не убью, – говорю я, больше для себя самой.
Оранжевая энергия появляется вокруг листьев, точно бутон, который сначала открывается, потом закрывается и, наконец, совсем увядает.
– Ого, – удивленно произношу я. – Ты что, разговариваешь со мной, что ли?
Оранжевый становится сильнее, больше, открывается, как большой цветок, снова закрывается.
Я пробую по-другому:
– Ты красивое… Такие прелестные, хм… листочки. Или как они у тебя называются?
И я ласково провожу пальцами по его длинным, заостренным листьям.
Снова вспыхивают большие оранжевые цветы. Они открываются и закрываются, цветут в ускоренном режиме и снова исчезают.
– Ну и дела! – шепчу я, склонившись к кусту. – Назову-ка я тебя Верой.
* * *
В тот же день, только попозже, я решаюсь провести нечто вроде эксперимента.
Лили смотрит телевизор. После химиотерапии она перестала курить. Сказала, что у нее теперь поменялся вкус, и дым стал противным.
– Сколько ты уже без сигарет? Год почти?
– Да, где-то так.
– Здорово. Ты должна гордиться собой.
Она озадаченно смотрит на меня.
– В смысле – сколько я себя помню – ты всегда курила, а теперь посмотри: можешь ведь без сигарет. И отлично можешь!
Я говорю от души, но произношу слова механически, как робот. Не привыкли мы с ней так разговаривать.
– Замолкни, Элис! – говорит она и снова уставляется в телевизор.
Я жду, не станут ли ее цвета распускаться, как бутоны, не заполыхает ли розовый, не засверкает ли фейерверк, не раскроется ли яркий веер, похожий на павлиний хвост.
Ничего подобного.
Я смеюсь про себя и возвращаюсь к глажке. Повеселилась, и то ладно.
* * *
Я учусь поддерживать в Вере жизнь, прислушиваясь к ней. Когда я думаю, что пора ее полить, то чаще всего ошибаюсь. Она девушка выносливая, ей нравится стоять под солнцем, и пить она просит редко, как будто ей некогда отвлекаться на такие пустяки, как будто
