нас есть души. Я знаю, что все думают, что души кто-то вкладывает в человека, когда он еще даже не родился. Ничего подобного. У меня никакой души не было до этого самого снежного дня. Она прорастала во мне долгое время, пила воду, грелась на солнце и крепла, но окончательно прижилась именно тогда. Так было и у тебя. Нам вдруг одновременно захотелось плакать, как будто у нас великое горе, и смеяться до боли в животе, как будто наша учительница по математике неожиданно оказалась абсолютно голая перед всем классом. И мы плакали до смеха и смеялись до слез, кружились под снегом, пока не взлетели.
Теперь мне больше не взлететь. Я хожу по пыльным серым улицам и не узнаю ничего вокруг. Странно, как по собственному желанию можно было согласиться жить среди всего этого? Но ты согласилась. Ты выбрала Андрюшу, а не меня и наш мир.
* * *
Не знаю, откуда мне известно, что дома никого не будет. Я могу наткнуться на Ведьмака, сектантов, на тебя, наконец. Из предосторожности сначала звоню в дверь. Ничего не происходит, поэтому я открываю дверь своим ключом. Я должна была бы вернуть его, но с этим я не спешу. С тобой мы больше не живем вместе да и вообще не общаемся, я приехала забрать свои оставшиеся вещи.
Стоя на пороге твоей квартиры, я чувствую себя прожженным медвежатником, только что вломившимся в чужой дом и раздумывающим, чем здесь можно разжиться. Вообще-то, взять кое-что я планирую, но это явно не Ведьмачьи вещички. Я иду прямиком в нашу с тобой бывшую комнату. Теперь это только твоя комната, и я нахожусь в ней в твое отсутствие и без твоего разрешения.
На самом деле, мои вещи меня мало заботят, если бы я хотела, то давно бы забрала их. Я хочу узнать что-нибудь о тебе, поэтому первым делом включаю компьютер – только он способен теперь рассказать мне о твоей жизни, а это знание – как раз то, что я действительно планирую унести отсюда. Но если меня кто-нибудь застукает за таким неблаговидным занятием, то я, разумеется, моментально извлеку откуда-нибудь пару пакетов с колготками и прочей одеждой и с увлечением начну в них рыться. Вроде как, я просто мимо проходила и про бельишко-гнильишко вспомнила.
На компьютере я обнаруживаю пару новых папок с фотографиями. С твоими фотографиями, сделанными уже без меня. На фото – ты с Андрюшей на каком-то озере. Догадываюсь, что вы вместе ездили отдыхать. Есть фотографии, на которых вы вдвоем, сидите на пляже с шапками из водорослей на головах. Кто, интересно, фотографировал? Наверное, твой брат. Значит, ездили вы с твоим отцом вчетвером. Настоящий семейный отдых, нечего сказать. Интересно, весело ли тебе было? И как тебе вообще может быть весело без меня?
Обида и злость двумя острыми занозами впиваются мне в глаза, открываю другую папку – здесь, к счастью, только ты. Лицо твое почему-то кажется мне чужим и одутловатым, как будто груз чего-то непосильного навсегда исказил его. Фото сделано на нашей горе, ты не могла не думать обо мне, когда сидела там.
Поняв, что чужие фотографии бессильны рассказать мне хоть что-нибудь связное, я открываю шкаф, сажусь в него, зарываюсь в пакеты носков и колготок и, уткнувшись носом в свисающую сверху твою одежду, плачу минут пятнадцать. Колготки горестно обвиваются вокруг моих ног, а платья и кофты гладят по голове пустыми рукавами. Успокаиваюсь я только тогда, когда понимаю, что мне нужен носовой платок. Платка я не нахожу, зато нахожу мужской растянутый серый свитер. Узнав в нем свитер Андрюши, я охотно сморкаюсь в его рукав. В эту же минуту у меня впервые возникает желание сделать тебе гадость. «Наверняка ведь спишь с этой поганой кофтой. Слюни в нее пускаешь. Посмотрим, что ты скажешь, когда, придя домой, не обнаружишь своего ночного приятеля», – думаю я.
В общем, я решаю похитить свитер Андрюши. На похищение века это, конечно, не тянет, но твое вытянувшееся от недоумения лицо должно стать для меня хорошей наградой. Что делать с Андрюшиным свитером я еще не решила, но думаю, местные бомжи будут рады, если я оставлю им такую обновку в мусорном баке у дома.
К неудовольствию бомжей, я быстро передумываю. В моих руках – не просто какой-то там свитер, а кожа-чешуя Андрюши, делающая его привлекательным и скрывающая его истинную гнилую сущность. Я бы на его месте такими вещами где попало не разбрасывалась. Андрей будет в бешенстве, когда не сможет снова обернуться в свою шкурку, он будет выть и рычать от того, что больше некуда спрятать клыки и когти, которыми он разорвал нашу с тобой дружбу на мелкие кусочки. Оставшись без нее, он больше не сможет пускать тебе пыль в глаза, и ты наконец увидишь монстра, которого он скрывал.
Осторожно прикрыв дверь в твою комнату, я решаю вернуться за своим вещами в другой раз. Так у меня, по крайней мере, будет причина оказаться здесь еще.
* * *
Пока мы с тобой в ссоре, наши славные товарищи ломают головы над тем, как бы нас помирить.
– Лера сказала, что Андрей плел ей всякие небылицы про тебя, – как-то сказала мне Даша во время нашего экстренного собрания.
– Какие еще небылицы? – я так зла, что мне хочется вцепиться в его лживое лицо и разодрать его на части.
– Ну, то, что ты, например, всегда относилась к Лере как к вещи, с которой тебе просто удобно.
– Что?!
– Да, что тебе нравилось руководить ей и вы просто делали только то, что хочешь ты. Ходили туда, куда хочешь ты; увлекались тем, что интересно тебе; дружили с теми, с кем хочешь ты.
– Но это неправда!
– Конечно, неправда, – подключился Гнилой, – я первая познакомилась с Лерой, а потом она уже познакомила меня с тобой. Знаешь что, мне никогда этот Андрюша не нравился. Он с какой-то гнильцой. – При слове «гнильца» Гнилой заразительно засмеялся так, что даже я улыбнулась.
– Надо что-то с этим делать. Вам надо поговорить с Лерой, когда все эмоции схлынут, – предлагает Даша.
К сожалению, даже такие славные умы, как товарищи, не в силах нам помочь. Ты – под властью Андрюши и отказываешься слушать кого бы то ни было.
Помогает украденный мной свитер, я знала, что он еще сыграет свою роль – плохую или хорошую. Пока свитер находится у меня, Андрюшины чары начинают рассеиваться и ты понемногу понимаешь, что за
