– Ну, тоже хорошо: «Может быть!» – Завтра, да и кончено. Обедать. – Вы видите, вас зовут с искренним расположением. Чего ж тут? Много вы насчитаете семейств, где искренне расположены к вам? – Рязанцевы, да и обчелся, я думаю. Так завтра?
– Я давно уважал вас. Вероятно, вы замечали, что я всегда хотел сойтись с вами, когда мы встречались у Рязанцевых…
– А я пятился? – Натурально, у меня нет праздного времени. Но когда зову, то, значит, расположен. Чего ж тут? – Завтра?
– Завтра. – Нивельзин должен был видеть расположение в нелепых фамильярностях дикого человека.
– Ну, и прекрасно. – Пора в типографию! – А, да еще нужно будет занести бинокль! Совсем было забыл! – С этими словами Волгин поскакал вниз по лестнице через две и три ступени.
* * *
Пока театр наполнялся, Волгина смотрела на публику. Теперь давно забыла думать о ней.
– Нивельзин приехал, – сказала Рязанцева мужу. – Сейчас вошел. В четвертом ряду.
– А! – Очень рад! – Очень рад! Послушаем, что привез, какие новости! – Рязанцев потирал руки от удовольствия.
– Нивельзин, в четвертом ряду кресел? – сказала Волгина и взглянула. – В самом деле! – Она пожала плечами.
– Вы знакомы с ним? – спросила Рязанцева.
– Знаю его в лицо. Но мы еще незнакомы.
– Я думала, вы уже познакомились перед его отъездом, потому что, кажется, он очень сошелся в то время с вашим мужем.
От Рязанцевой нельзя было ждать ни колкостей, ни темных намеков. Если она говорила так, она должна была думать, что услышат это очень равнодушно. Что ж она говорит? Неужели сделались известными отношения Нивельзина с Савеловой?
– Почему вы думаете, что мой муж очень сошелся с Нивельзиным перед его отъездом?
– Мы тоже знаем кое-что, – сказал Рязанцев так быстро, что перебил ответ у жены, и с таким удовольствием, что опять потер руками: – Мы знаем, что именно Алексей Иваныч и отправил его за границу.
Очевидно, все это говорилось с полнейшим незлобием.
– Алексей Иваныч отправил его за границу! – Меня начинает очень интересовать это.
– Перед нами нечего скрывать, – сказал Рязанцев, продолжая потирать руки, понижая голос и нагибаясь ближе к Волгиной. – Нивельзин, быть может, и поехал бы за границу, – но не так поспешно. Алексей Иваныч ускорил его отъезд, если не послал нарочно. – Рязанцев совершенно пригнулся к уху Волгиной и шепнул: – Алексей Иваныч посылал его с поручениями в Лондон.
Волгина вздохнула свободно: правды и не подозревают, говорят какой-то вздор, который, в чем бы ни состоял, не может иметь никакого отношения к Савеловой. – В Лондон? С поручениями? В Лондон посылают с поручениями купцы, покупать или продавать на миллионы, – о, я очень рада, если у Алексея Иваныча завелись миллионы! Отниму все у него!
– Тише, могут слышать, – шепнул Рязанцев в совершенном восхищении. – Вы отговариваетесь очень мило, но напрасно.
– Ах, теперь понимаю, если вы советуете говорить, чтоб не могли услышать! – Совсем забыла, что в Лондоне живут наши! Но с чего же вы взяли, что Алексей Иваныч посылал Нивельзина с поручениями к ним. – Алексей Иваныч не мог сказать этого. Неужели Нивельзин так сказал вам?
– Такие вещи не сказываются, они только угадываются, – с восхищением шептал Рязанцев: – Человек не думал о путешествии. Вдруг объявляет: послезавтра еду за границу; – оказывается, накануне был у него Алексей Иваныч. Человек едет, – и Алексей Иваныч один знает час его отъезда, – приходит провожать его, – провожает до кареты, обнимаются, оба, кажется, плачут, целуются, Алексей Иваныч усаживает его в карету, – мы знаем только эти факты. Давайте нам факты, до их значения, мы как-нибудь доберемся своим умишком, – хе, хе, хе. – Он смеялся от глубины души.
Если бы Волгиной привелось услышать такое объяснение в тот вечер, когда была взволнована соображениями мужа о будущем, она приняла бы слова Рязанцева очень горячо. Но она не любила унывать; она не любила заранее мучить себя страхами. Муж мог расстроить ее своими предсказаниями, но лишь на несколько часов. На другое утро она встала уже с теми же мыслями, какие имела до этой тревоги: не все то сбывается, чего боятся – мнительные люди, между которыми муж ее был один из самых искусных на придумывания. Она твердо знала, что кто осторожен, тот почти всегда совершенно безопасен. Поэтому слова Рязанцева хоть и были не совсем приятны ей, показались больше забавны.
– Что за вздор! – сказала она, засмеявшись. – Вы сами говорили мужу, что он проехал в Рим, – какие ж это посылки наскоро в Лондон, когда человек едет в Рим и живет там, потом в Париж и живет там? – Вы говорили мужу, что он хотел проехать в Англию только уже на возвратном пути в Россию?
– Те, те, те! – прошептал Рязанцев, плутовски прищуривая глаза и потирая руки с ожесточением восторга. – Те, те, те! – Через две недели по выезде из России доехавши до Рима, можно было иметь время завернуть в Лондон! – Алексей Иваныч ведет дела похитрее нас грешных. От нас едут прямо в Париж, по торной дороге в Лондон, – а у него: поехал по дороге в Италию! – Кому интересно следить, который поехал в Италию? – Свернул с половины дороги, и опять попал на нее – все шито и крыто, иголочки не подпустишь! – Да, надо нам всем поучиться у Алексея Иваныча! – Жаль одного: расход слишком тяжел! – Такие большие издержки можно делать только в немногих, чрезмерно важных случаях.
– Если бы вы знали, какой вздор вы говорите! – И муж и Нивельзин расхохотались бы.
– Вы отстаиваете их очень твердо, но скоро мы произведем маленькое следствие и получим улики, – сказал Рязанцев, лукаво приморгнув. – Нивельзин наверное зайдет сюда, и мы произведем ему допрос! Небольшой допросец!
– Так вы еще незнакома с Нивельзиным? – сказала Рязанцева. – А я думала, что и вы хороша с ним. Когда вы взглянули на него, вы пожали плечами, и он вспыхнул.
– Вероятно, он понял, почему я пожала плечами. И если он придет сюда, то убедится, что я очень люблю делать выговоры.
– За что ж вы сделаете ему выговор?
– За то, что он переменил место.
– Он переменил место? Где ж он был прежде? За кем он смел волочиться?
– Как вы любопытна! – Как вы неосторожна! – Ваш муж слушает нас, вы забыли это.
– Я слушаю, это правда; но ничего не слышу. Я образцовый муж.
– Не очень шутите, мой милый муж: я в самом деле немножко влюблена в него, несмотря на мои двадцать восемь лет. Несчастная! Он ни разу не взглянул на меня, с тех пор как мы поклонились!
– Творец! – Почему влюбляются в таких жестоких? – патетически сказал Миронов. – Почему не влюбляются в меня? – Он стал утирать кулаком глаза. – Влюбитесь в меня, я не буду жесток! У меня чувствительное сердце! – и продолжал хныкать, пока не кончился длинный дуэт между певцами, которых никому не было охоты слушать. – Он недурно подделывался своим хныканьем под их достойные оплакиванья голоса и заслужил то, что три довольно хорошенькие дамы из соседней ложи шептали ему: браво! – Он раскланивался им, прижимая руку к сердцу, и, стискивая ручку своей студенческой шпаги, бросал такие свирепые взгляды на двух мужчин, бывших в той ложе, что и они расправили свои официальные лица.
* * *
– Я устала сидеть, – сказала Рязанцева, когда кончился первый акт. – Пойдем ходить по коридору.
– Пожалуй, – отвечала Волгина.
Они успели сделать лишь несколько шагов, Нивельзин уже взбежал в их коридор. – Он подошел к Рязанцевой, сказал, что приехал только вчера, что множество дел не позволило ему сделать еще ни одного визита, что поэтому Рязанцева должна извинить его.
Рязанцев шел позади, с Мироновым. Он крякнул деловым образом, чтобы заставить его оглянуться, и сказал:
– А с Алексеем Иванычем Волгиным вы уже виделись? – Да, я видел его.
– Хе, хе, хе, – вы виделись с ним! – Рязанцев лукаво приморгнул. – Мы не в претензии, – продолжал он серьезно и одобрительно. – Важные дела прежде мелких. Мы понимаем, что вы должны были увидеться с ним первым.
Добряк торжествовал: он сделал «маленький допросец» и «получил улику». – Волгина не могла оставить этого так: Нивельзин, конечно, относил слова Рязанцева к действительным причинам своего сближения с ее мужем. Надобно было показать ему, что Рязанцев ничего не знает.
– Скажите, Нивельзин, где видели вы моего мужа?
Нивельзин смотрел на нее изумленными глазами.
– Скажите Григорию Сергеичу, где видели вы моего мужа. Он воображает, будто вам было поручено видеть его тотчас же по приезде в Петербург.
– Я видел monsieur Волгина сейчас, здесь, в театре; мы встретились совершенно случайно.
Рязанцев был сражен. Но в тот же миг на лице его выразилось понимание, довольство и с тем вместе уважение, близкое даже к благоговению.
