«А что Колодкинъ?» — мелькнуло у Самоплясова въ головѣ.
Онъ накинулъ на себя пальто, взялъ шапку и отправился въ пріемный покой навѣстить Колодкина.
Колодкинъ пришелъ ужъ въ себя. Галлюцинацій больше не было. Водки онъ больше не просилъ, но и аппетитъ у него не являлся, не взирая на прописанную ему докторомъ хинную настойку. Колодкинъ лежалъ уже въ крахмальной повязкѣ на сломанной ногѣ. Онъ сильно похудѣлъ, осунулся, былъ блѣденъ, на когда-то бритомъ его лицѣ отросла сѣдая щетина, обыкновенью выпученные глаза ввалились.
Самоплясовъ подсѣлъ на табуретъ къ кровати Колодкина и сказалъ ему:
— Экъ тебя угораздило! Всю обѣдню ты мнѣ испортилъ своимъ запоемъ. И чего ты, лѣшій, полѣзъ на крышу!
Колодкинъ спокойно отвѣчалъ:
— Отъ нихъ полѣзъ-съ. Конечно, отъ нихъ не скроешься, вездѣ найдутъ, но все-таки душа-то думаетъ спастись — вотъ я и полѣзъ отъ нихъ прятаться.
— Да отъ кого отъ нихъ-то? — спросилъ Самоплясовъ.
— А вотъ отъ этихъ самыхъ… отъ неѵмытыхъ. Вѣдь они когда еще начали мнѣ показываться и тащить меня! Шепчутъ и тащутъ… Красные… черные… Другіе не видятъ ихъ, а я вижу… Я испорченъ… Ну, да не будемъ объ нихъ говорить, не будемъ… Боюсь я ихъ.
— Врешь ты все, — полушутливо, полусерьезно проговорилъ Самоплясовъ. — Нешто можно чертей видѣть! Вамъ нельзя видѣть — вы не испорчены… А я вижу… Шепчутъ и тащутъ къ себѣ… Да ну ихъ! Ну ихъ! Боюсь…
Колодкинъ вздрогнулъ и закрылъ глаза.
— Вылежится онъ? Что докторъ говоритъ? — спросилъ Самоплясовъ фельдшера Христофорова, уходя изъ пріемнаго покоя.
— Вылежится, но не скоро. Сложный переломъ съ разрывомъ мягкихъ частей, да и обѣ берцовыя кости сломаны, — отвѣчалъ фельдшеръ. Послѣзавтра доктора ждемъ.
— А я, Герасимъ Ермолаичъ, послѣзавтра думаю совсѣмъ уѣзжать отсюда, — сказалъ ему
Самоплясовъ уже въ сѣняхъ, гдѣ надѣвалъ калоши.
— Что такъ? Что мало пожили?
— Да скучно… Надоѣло… Образованные люди, съ кѣмъ я компанію вожу, каждый день своими дѣлами заняты, а такъ кругомъ все сѣрое невѣжество. Я ужъ отвыкъ отъ этого.
Когда Самоплясовъ вернулся изъ пріемнаго покоя домой, ему сдѣлалось еще скучнѣе, еще тоскливѣе. Отъ скуки онъ сталъ чистить ружья, но и прочищать дулы ему тотчасъ-же надоѣло.
— Надо ѣхать… Надо завтра-же ѣхать въ Петербургъ. Рѣшительно здѣсь дѣлать нечего. Баринъ Холмогоровъ и Колодкинъ всіо обѣдню испортили мнѣ. Завтра, завтра… Нечего откладывать. А сегодня прощусь съ знакомыми.
Онъ сложилъ одно прочищенное ружье въ футляръ, а другое непрочищенное отложилъ отдѣльно.
«Поѣду сейчасъ къ доктору прощаться и подарю ему его на память, — думалъ онъ.
— Тетенька! Вы что тамъ около печки возитесь? — сказалъ онъ теткѣ. — Бросьте, если это для меня. Я раньше какъ вечеромъ ѣсть не буду. Не могу. Никакого аппетита. У меня какъ колъ какой-нибудь въ желудкѣ вбитъ. Я сейчасъ отправлюсь къ доктору Гордѣю Игнатьичу проститься, а завтра уѣзжаю въ Петербургъ.
— Ну, вотъ! — въ удивленіи воскликнула тетка. — Да что ты, Капитонъ, бѣлены объѣлся, что-ли, что такое несуразное говоришь! Самъ сказалъ, что пріѣхалъ пожить здѣсь на полтора мѣсяца, а то и на два, и вдругъ завтра!
— Не могу, больше не могу здѣсь оставаться! Довольно! Загрустилъ. А при такихъ порядкахъ можно и самому на манеръ Колодкина на крышу полѣзть.
— Да что ты! Что ты! Христосъ съ тобой! Зачѣмъ такія слова говорить?
— Ѣду-съ… И потрудитесь къ завтрему чемоданъ приготовить и бѣлье и одежу мою въ него уложить. А остального ничего не надо. Все здѣсь при васъ останется. Можетъ статься послѣ Рождества или на масленую я опять пріѣду.
Самоплясовъ заложилъ лошадь и поѣхалъ къ доктору.
Доктора Самоплясовъ засталъ дома. Докторъ въ вязаной шерстяной сѣрой фуфайкѣ сидѣлъ за столомъ и обѣдалъ въ сообществѣ своей сестры, пожилой дѣвицы, завѣдывавшей у него хозяйствомъ. Они усадили Самоплясова за столъ. Свѣжій воздухъ и прогулка въ шесть-семь верстъ сдѣлали свое дѣло, и на желудкѣ у Самоплясова отлегло. Онъ могъ поѣсть щей и во время обѣда сообщилъ, что онъ завтра ѣдетъ въ Петербургъ. Докторъ нисколько не удивился его отъѣзду и сказалъ:
— Надоѣло у насъ въ глуши? Я такъ и зналъ! Я этого ожидалъ. Конечно, это твоя родина, но я дивлюсь, какъ ты и такъ-то прожилъ у насъ двѣ недѣли. Ужъ кто, братъ, петербургско-кабацкаго воздуха наглотался, тому осенью и зимой въ захолустныхъ деревняхъ дѣлать нечего. Прямо тоска. Поѣзжай… И чѣмъ скорѣе, тѣмъ лучше. Ты тамъ опять примиришься со своимъ бариномъ-учителемъ и оживешь въ шато-кабацкомъ воздухѣ, среди накрашенныхъ фринъ.
Самоплясовъ потупился и ковырялъ вилкой жареную рыбу,
— Ну, Гордѣй Игнатьичъ, вы ужъ это того… и даже слишкомъ. Зачѣмъ такъ конфузить меня передъ вашей сестрицей? Не такой-же ужъ я, въ самомъ дѣлѣ.. У меня въ Петербургѣ дѣла… извозчичій дворъ. Сколько лошадей! Сколько закладокъ! Нельзя бросать безъ надзора, а то живо на лѣвую ногу обдѣлаютъ. Да я думаю, ужъ и обдѣлали изрядно.
Самоплясовъ сидѣлъ у доктора недолго. Отправляясь домой, онъ сталъ дарить доктору ружье на память, но докторъ не бралъ, отказываясь отъ подарка, и Самоплясову стоило большихъ трудовъ навязать ему ружье.
— За лѣченіе моего мажордома Колодкина это вамъ. Ужъ вы пожалуйста его не оставьте, — просилъ Самоплясовъ. — Приглядите за нимъ, какъ отецъ, и какъ только онъ выздоровѣетъ, отправьте его въ Петербургъ. Вотъ деньги ему на дорогу, на чай, на сахаръ, на табакъ, пока онъ боленъ будетъ — ну, и туда-сюда. Да чтобъ не пропилъ онъ деньги въ дорогѣ. Лучше ему билетъ третьяго класса купить на желѣзной дорогѣ и дать разной ѣды на дорогу. А денегъ не давать. Боюсь я за него. Невѣроятный онъ ужъ человѣкъ-то очень…
— Это могу сдѣлать, — согласился докторъ.
Самоплясовъ далъ доктору нѣсколько золотыхъ. Они распрощались, поцѣловавшись, и Самоплясовъ поѣхалъ къ себѣ въ Антропово.
*
На другой день подъ, вечеръ Самоплясовъ уѣзжалъ въ Петербургъ. Тетка Соломонида Сергѣевна все-таки огласила по селу объ его отъѣздѣ. Проводить его пришли отецъ Іовъ, писарь, учитель и фельдшеръ. Дѣло не обошлось безъ трапезы, при чемъ изрядно было выпито. Отецъ Іовъ раза два начиналъ разговоръ о позлащеніи церковныхъ главъ, но Самоплясовъ очень ловко умѣлъ отмалчиваться и перемѣнялъ разговоръ. Тетка, подавая на столъ кушанье, заливалась горючими слезами по поводу отъѣзда племянника. Она и сама успѣла хватить добрую толику хмельного.
Съ Самоплясовымъ поѣхали на станцію желѣзной дороги двѣ подводы: на одной онъ ѣхалъ самъ съ учителемъ, а на другой везли его вещи, тогда какъ въ Антропово онъ пріѣхалъ на четырехъ подводахъ. Когда онъ садился въ сани, чтобы ѣхать на желѣзную дорогу, у крыльца столпились его дальніе родственники или называющіе себя родственниками. Всѣ прощались и просили чего-нибудь. Двоюродная тетка его Авдотья Алексѣевна Закорузлова просила на корову, Семенъ Яковлевъ, черный мужикъ въ армякѣ, просилъ на поправку избы, рыжій Клементій Сидоровъ въ рваномъ полушубкѣ — на лошадь. Просили и такъ просто на сиротство. Самоплясовъ наскоро сунулъ направо и налѣво пять-шесть пятирублевыхъ золотыхъ и уѣхалъ.
Провожалъ его на станцію только учитель.
1905
