Еще раз прошу тебя: оставь меня в покое! Когда-нибудь ты сам поймешь, как это все глупо, и так же возненавидишь людей за ту глупую роль, которую старался сыграть, как я теперь возненавидел. Если бы ты знал, какую ужасную, душащую ненависть возбуждают во мне все… Будьте вы все прокляты! Если бы я мог, я бы задавил всю землю. Зачем я жил, Ланде? Господи, как страшно, пусто, холодно! Ради Бога, не трогай меня больше!»
Холодный ужас повеял в лицо Ланде от этого письма. Образ умирающего в одиночестве Семенова встал перед ним, как сплошное, кровоточащее страдание.
«Бедный Вася, что с ним, откуда такой ужас, такая злоба? Ведь это ужас, которому имени нет, — такая смерть!.. Не может быть, чтобы это было так, само по себе! Это оттого, что он один, от страха, от боли. Надо ехать к нему».
И все чувства и мысли Ланде вылились в одно: надо к нему. Он не знал, что скажет, чем подымет упавшую душу; но в нем жила светлая и торжественная вера, что любовь сделает все: любовь пробьется сквозь страдание, согреет и оживит душу, и она раскроется, как цветок на заре, осветится и воспримет любовную торжественную веру.
Вся кровь прилила к лицу и сердцу Ланде, так что в глазах у него помутилось. Страстное чувство томило и тянуло его до боли, до лихорадочного состояния. Он машинально вышел на крыльцо и долго стоял без шапки, глядя в далекое небо, с которого моросил невидимый мелкий дождь. Холодный упругий ветер рванул его широкой волной, зашевелил волосами, буйно и холодно ударил в лицо и перехватил дыхание.
«Надо достать денег! — мелькнуло, в голове Ланде. — Негде! — сейчас же подумал он. — Маму нельзя просить, — она не даст. Все, что я хочу, теперь вызывает в ней только злобу и желание сделать не так. А больше не у кого. У Шишмарева нет, наверное»…
Ланде растерянно, блуждая глазами, вернулся в комнату. Тут, глядя в упор на лампу, он подумал:
«Пойду к отцу Павлу».
Почему у него явилось такое решение, Ланде не мог бы объяснить. В его памяти просто выяснилась фигура старого заштатного священника, с его розовой лысиной, добродушным старческим лицом, белой ряской и тем, как будто ласковым и сочувственным взглядом маленьких глаз, которым он провожал его при встрече.
И на другой же день, все еще с обвязанным лицом и закрытым глазом, похожий на вставшего от тяжелой болезни, Ланде перешел большую, заросшую пыльной травой площадь, отворил калитку и пошел в маленький, уютный и как будто теплый дворик. День был серый, сухой и неподвижный; но большие, осыпанные золотом деревья казались освещенными ярким солнцем, и во дворике было светло, тихо и радостно. Неподвижно стояли перед окнами в крошечном палисаднике милые, наивно пестрые цветы. Пахло яблоками, осенними листьями, ладаном и каким-то особенным запахом тишины и покоя.
Старый попик сидел на чисто оструганном крыльце в чистой белой ряске, весь розовый и белый.
Ланде торопливо подошел с озабоченным лицом.
— Здравствуйте, отец Павел! — заговорил он. Старый попик посмотрел на него, точно нисколько не удивившись его приходу.
— Здравствуйте! — приветливо ответил он. — Садитесь! Чем могу служить?
Ланде так же торопливо сел на другом крыле крылечка.
— Я к вам с просьбой… — наскоро заговорил он, ибо ему казалось, что то огромное, что наполняет его душу, всякому человеку понятно с одного слова и надо поменьше слов. — У меня есть один товарищ… вы, вероятно, его знаете — Семенов.
Старый попик помолчал.
— Слыхал… — неопределенно ответил он и провел маленькой сморщенной ручкой по серебристым сухим волосам.
— Так вот… Этот Семенов теперь в чахотке… умирает… — торопился Ланде.
— Воля Божья! — торжественно и просто сказал старый попик.
Он вздохнул и перекрестился.
— Я от него письмо получил, — говорил Ланде, доверчиво придвигая голову к попику, — ужасное письмо!.. Видно, что он впал в последнее отчаяние, когда в душе только ненависть и злоба… Я вам покажу это письмо!..
Ланде торопливо вытащил из кармана тужурки письмо.
Старый попик посмотрел на письмо и ничего не сказал.
— Сколько в нем страдания, одиночества, горя!.. — со скорбным напряжением говорил Ланде. — Сколько отчаяния и неверия!.. Страшно становится, когда читаешь это письмо… Страшно и жалко до слез! Вы понимаете, сколько страдания должен испытать человек, умирая в полном неверии! Нет названия этой муке!.. Вот, вы прочтите письмо!
Попик опять посмотрел на письмо, но руки не протянул.
— Я чувствую, верю, — продолжал Ланде, держа письмо в протянутой руке и не замечая этого, — что если бы я мог поехать к нему, я много облегчил бы ему. Я чувствую, что смогу, потому что верю в это. Он почувствует, что не один, и этого уже достаточно… Только у меня денег нет на дорогу, по-детски улыбаясь, вдруг прибавил Ланде.
Он взглянул в лицо попику, и вдруг ему показалось, что добродушные глазки его — не глазки, а только глубокие дырочки, добродушные только от морщинок розовых и лучистых, а в глубине этих дырочек сидит кто-то маленький, злой и острый. Он с инстинктивным испугом замолчал и растерянно смотрел на попика.
Попик тоже молчал и смотрел на него. Было тихо, и за спиной попика беззвучно кружился золотой лист, опускаясь на землю.
— Да вот, вы прочтите письмо! — торопливо пробормотал Ланде и протянул к самым коленям попика сложенную бумагу.
Старый попик вздохнул, погладил волосы и бородку и взял письмо.
Читал он его долго, спокойно, как будто читал мирное и сладкое житие преподобного. Потом опять вздохнул, сложил письмо и отдал Ланде.
— Вот видите! — оживленно показывая рукой, сказал Ланде, взял письмо и положил на крыльцо.
— Вы письмецо уберите, — тут у меня этой погани не годится! — тихо, но властно сказал попик.
Ланде не понял его слов, но письмо взял и положил в карман.
— Вот я и хотел денег попросить у вас… Вы видите, необходимо ехать кому-нибудь, — серьезно и просто сказал он.
Старый попик вздохнул.
— Да-с, очень может быть. Только денег я не дам, — уж вы простите… И есть, послушайте серьезно, да не дам.
Точно холодная тяжесть ударила Ланде по голове. Он вскочил в отчаянии.
— Почему? Вы же читали сами!
Старый попик тоже встал.
— А потому, послушайте серьезно, — ответил он, — что Семенова этого я давно и хорошо знаю. Безбожный и зловредный человек, послушайте серьезно, неверующий, отступник. И послушайте серьезно, и вам не советую.
Ланде широко раскрыл глаза.
— Значит, отступиться от него? Оставить его умирать в отчаянии?..
— По деяниям достойная смерть! — сказал старый попик, заложив руки за спину, и опять из-за розовой маски выглянуло что-то жесткое и злое.
— Побойтесь Бога! — вскликнул Ланде. — Что вы говорите, батюшка!
— Не вам меня учить, послушайте серьезно! — возразил попик.
— Да ведь вы служитель Церкви… Христовой Церкви!
— Господин Семенов сам давно отступился от Церкви, и не Церкви за ним бегать, послушайте серьезно! — сказал старый попик.
Ланде с молчаливым отчаянием смотрел на него. Старый попик стоял, спокойно заложив руки за спину. В его маленьких глазах что-то играло и как будто веселилось.
— Так, ведь… не могу же я ехать без денег… — машинально пробормотал Ланде.
— А вы зайчиком… — вдруг сказал старый попик. — А то и пешечком пойдите!
Ланде с удивлением посмотрел на него, но лицо попика было как будто серьезно.
— Да ведь это очень далеко! — проговорил он.
Старый попик вздохнул.
— Далеко. Что ж, послушайте серьезно, по вашему понятию дело это великое… Вот вы и потрудитесь…
И стало вдруг Ланде холодно возле этого розового, седенького, беленького старика-попика. Он машинально повернулся и пошел к калитке.
— Но тут надо скорее… Он может умереть, пока я дойду… — остановился он.
Старый попик ответил ехидно, с нескрываемой уже насмешкой:
— Если Господу будет угодно, то застанете вы его в живых…
Ланде помолчал. Как белое облако в золотом фоне стоял попик посреди чистою мирного дворика.
— Ну, что ж, — сказал Ланде, — придется идти. Я пойду, если не достану денег, — не в том дело… Как вам будет стыдно потом! — скорбно и торжественно прибавил он.
И поднял попик сухенькую ручку.
— Идите, послушайте серьезно, идите отсюда!
— Батюшка, я не хотел вас обидеть! — вскрикнул Ланде.
— Идите, идите!
И было что-то такое холодное и непреклонное в его тихом ясном голосе, что Ланде ничего больше не сказал, опустил голову и вышел.
Слышно было, как старый попик подошел к калитке и наложил крюк.
Вечером Ланде сказал об этом матери. Она посмотрела на него с ненавистью дикой на старом добром лице и шипящим голосом сказала:
— Опять фокусы!.. Господи, да когда же это кончится, наконец!
