И поверьте, что если б был какой-нибудь недосмотр в 8-м пункте, то Стелловский наверно бы им воспользовался и не назначил (3) сам сроком уплаты свое возвращение из Москвы.
Вы советуете согласиться на его условия, то есть на часть денег и на краткосрочный вексель. Да вижу, что нельзя не согласиться. Но, друг мой, не рассердитесь на мое замечание, мне кажется, г-н Цветугин слишком мягко и робко принялся за дело! Ну как же можно три раза ходить и допустить его не сказываться дома? И потом чтоб он осмелился сам предлагать условия, то есть по возвращении из Москвы выдать 1/2 денег, а там вексель и т. д. - то есть точно он имеет право предлагать условия. По-моему, пугнуть бы тотчас же его требованием по закону, чтоб он сейчас догадался, что мы сознаем вполне свое (4) право. Да и не пугнуть только, а прямо по закону потребовать. Это уже вовсе не будет дело или процесс; тут контракт, смысл которого ясен и точен. Ход дела, разумеется, возьмет некоторое время, но уплата будет полная. И сверх того он ни за что не согласится сам спорить и затевать процесс, во-1-х, потому, что не имеет никаких оснований и крючков, чтобы отпереться, всё слишком ясно; а во-2-х, когда его закон принудит заплатить, то, значит, он нарушил 8-й пункт контракта, ибо принужден законом уплатить, а сам не соглашался. Тогда, будьте уверены, он побоится 13-го пункта, и если только увидит, что г-н Цветугин серьезно решается обратиться к закону, то, поверьте, тотчас же окажется дома и тотчас же согласится уплатить всё.
Тем не менее я с Вашим мнением согласен, хотя мне и тяжело это. Пусть он выдаст часть денег и вексель. Но вот мои просьбы покорнейшие и нижайшие, дорогой мой Аполлон Николаевич:
1) Нельзя ли всё устроить как можно скорее! Клянусь Вам, это не пустое нетерпение. Совершенно всё прожил и не имею копейки, а шутка ли сколько ждать! Положим, по первому моему спросу выслали бы из "Р<усского> вестника", но ведь тогда мне не так ловко будет (да и невозможно) спросить у "Р<усского> вестника" тысячи две разом для возвращения, и вот - я опять не возвращусь! На Стелловского же деньги я думал пробиться до весны.
Он сказал Вам: возвращусь в конце января. Но по его манере он устроит так, что хоть и воротится, а все-таки будет не сказываться дома г-ну Цветугину и ему будут отвечать, что еще не воротился, и бог знает, сколько это продолжится. Вот чего я боюсь. Итак, нельзя ли будет избегнуть этого хоть как-нибудь! - вот в чем первая просьба.
2-я) Нельзя ли, чтоб он выдал деньгами (5) по крайней мере половину? Всякий вексель, хотя бы и краткосрочный, для меня всё равно, что нет ничего. Если же невозможно половину, то по крайней мере более трети. Ради Христа!
NB. Всё это, впрочем, оставляю на совершенное усмотрение и решение Ваше, и, ради бога, дорогой друг, не спрашивайте меня особыми письмами о каких-нибудь подробностях, даже и не мелких, ибо всё это берет время. Претендовать и роптать на Вас не буду ни в чем, да и невозможно это. Ведь я знаю, что Вы желаете мне всего лучшего и, кроме того, были так добры, что взяли на себя столько хлопот.
3) Наконец, 3-я просьба (самая важная). Как только получите деньги, то тут же получите и обещанный вексель, в одной даже пачке, вместе, и расписку ему дайте такую: получил в уплату столько-то деньгами, а на остальную сумму векселем. Но только непременно вместе. Тогда дело будет всё кончено; ибо, повторяю, он всё уже заплатит.
4) Паша писал мне прошлого года, что векселя Стелловского можно учесть с потерей от 8 до 10% в Международном коммерческом банке (но не в Государственном банке). Просьба моя: позовите Пашу и узнайте от него об этом точнее, и если только можно учесть, то тотчас же и учтите вексель, а мне пришлите деньгами, ибо я бог знает сколько решусь потерять, только чтоб деньги получить - до такого зарезу они нужны!
Наконец, насчет расчета по листам совершенно на Вас полагаюсь. Разумеется, чем больше содрать, тем лучше. (NB. Но только сколько же вышло листов: 27 с дробью или 28 с дробью?)
Вот, кажется, всё об этом проклятом деле. Не пишу Вам ничего. Если б Вы знали, как я расстроен в эту минуту усиленной работой! Про общество наше прочел с грустию в Вашем письме, а об германских делах - сами знаете теперь, что думать. Более лжи и коварства нельзя себе и представить. Мечом хотят восстановить Наполеона, ожидая в нем себе раба вековечного и в потомстве, а ему гарантируя за это династию, - то есть всё, чего ему надо, дело ясное. Увидите, что если и будет Национ<альное> собрание, то безмерностию своих требований (умышленною) они нарочно заставят Собрание не согласиться и тогда - объявят Наполеона.
Но помните текст Евангелия: "Взявший меч и погибнет от меча". Нет, непрочно мечом составленное! (6) И после этого кричат: "Юная Германия!" Напротив - изживший свои силы народ, ибо после такого духа, после такой науки ввериться идее меча, крови, насилья и даже не подозревать, что есть дух и торжество духа, а смеяться над этим с капральскою грубостию! Нет, это мертвый народ и без будущности. А если он жив, то, после первого опьянения, сам, поверьте, найдет в себе протест к лучшему и меч упадет сам собою.
Да и то опять: матерьяльное истощение Германии до того теперь сильно, что вряд ли они вытерпят еще месяца четыре сопротивления.
О, возвратясь из Франции, они будут нам льстить в первые года два! Впрочем, может случиться, что как-нибудь с грубостию проговорятся и раньше.
Дай бог жить царю и России, но будущее действительно хлопотливо относительно Европы.
До свидания, дорогой друг, не рассердитесь за мои возражения.
Весь Ваш Ф. Достоевский.
Р. S. Если б Стелловский прежде уплаты стал бы вдруг предлагать новые условия, то есть покупку моих позднейших сочинений и проч., то не слушайте, ради бога, а требуйте денег, одним словом, не давайте ему затягивать дела.
(1) так в подлиннике
(2) далее было: прежнего
(3) далее было: Вам
(4) было: своего
(5) было: деньги
(6) далее было: Каков
410. А. Г. ДОСТОЕВСКОЙ
1 (13) февраля 1871. Дрезден
Аня, милый мой голубчик, не переписывай то, что вчера стенографировали; я решился совсем это уничтожить. Но взамен, если не очень отяготит, перепиши самый последний листок (возьми в "Русском вестнике"). Если же, например, будешь чувствовать себя нездоровой, то и не переписывай: я просто вычеркну. Заметь, что это надо только к 5 часам, а потому не надрывай себя и не спеши очень. Неугомонную Любку целую, равно как и господина N.
N., находящегося покамест в тесном уединении и неизвестности и покамест еще молчаливого, но который задаст себя знать, как и Любка.
Тв<ой> Ф. Достоевск<ий>.
1-е февраля. 4 3/4 часа.
Разбуди меня в 2 часа, но загляни ко мне раньше.
411. H. H. СТРАХОВУ
10 (22) февраля 1871. Дрезден
Дрезден 10/22 февраля 1871.
Обращаюсь к Вашему доброму, тонкому и всегда почти верному пониманию людей и вещей, любезнейший и многоуважаемый Николай Николаевич, и попрошу Вас быть настолько ко мне добрым, чтобы не оставить меня в некотором неприятном недоумении.
В октябрьском или ноябрьском (а может, и в декабрьском - виноват, не имею под рукою) номере "Зари" за прошлый год были помещены 2 статьи одного г-на Константинова. В одной из этих статей он, для подкрепления одного мнения, выставляет на вид, что журнал "Время" и некоторые другие журналы известного направления имели малый успех. "Время" имело в первый год более 2500 подписчиков, а на третий год (год запрещения) до 4500 подписчиков. Книги редакции целы до сих пор; целы и свидетели. Даже Базунов может засвидетельствовать. К чему же наездничать, как г-н Константинов, и извращать факты? Он не церемонится с фактами: ему так надо, и он утверждает как о верном о том, чего не знает. Признаюсь Вам, многоуважаемый Николай Николаевич, что мне было тяжело с этим встретиться в "Заре". Тут не самолюбие говорит. Когда третьего (1) года Писемский в своем романе, в "Заре", поместил оба мне несколько брезгливых отзывов как о литераторе, я только посмеялся натуре и нетерпению (2) Писемского и нисколько не претендовал на журнал, который, пожелав напечатать у себя мою повесть (о чем и заявил мне и публике) и прежде чем поместить обо мне хоть какой-нибудь отзыв, - дал у себя место плевку на меня другого писателя. Но теперь мне обидно; журнал "Время" был столько же моим делом, сколько и брата. Редакторами мы были оба. Успех журнала был неслыханный. Только два журнала имели такой успех сразу: первоначальная "Библиотека для чтения" и первоначальный "Современник". Я не считаю малодушием и тщеславием, что (3) гордился этим. Извращенный факт вредит и истории литературы: (4) теперь уже есть, стало быть, (5) свидетельство "Зари" (в которой много прежних сотрудников "Времени") о том, что "Время" не имело успеха. Пусть этот факт и ничтожен для истории русской журналистики, согласен; но ведь и он может понадобиться; ведь понадобился же этот факт г-ну Константинову в подкрепление какого-то мнения? Собственно для меня же, признаюсь Вам, этот факт имеет и некоторое личное значение: на меня до сих пор есть обвинение некоторых людей, что я будто бы разорил брата, отвлекши его от прежних торговых занятий и уговорив его, вместо того, (6) издавать журнал. Обвинение это произносится с горечью, и те, которые произносят его, с книгами редакции "Времени" справляться не будут. Строчка же в журнале (строчки так мало, так легко прочесть ее) сильно подкрепит обвинение на меня (7) в их же совести. Между тем брат получил за три года с журнала по крайней мере 65 тысяч чистого барыша, и если умер без копейки и в долгах, то ведь это уж совсем не касается до журнала.
