призы Ричарда, завоеванные в фортепианных конкурсах, хранились в его комнате, спрятанные подальше и доступные только его взгляду. Если их не выбросили или не отдали в ИМКА [18], то они, вернее всего, пылятся теперь в какой-нибудь безымянной картонной коробке на чердаке.
В детстве и юности Ричард воспринимал отсутствие к себе отцовского интереса как пренебрежение, отвращение, стыд. Он не уверен, что опыт взаимоотношений с отцом, полученный Грейс, так уж сильно отличается в лучшую сторону. Ведь как ни старались ее родители — высокопрофессиональные пианисты, Грейс была равнодушна к фортепиано. Ей нравился спорт. Футбол и волейбол. Вот ведь ирония судьбы! Впервые за всю свою жизнь Ричард сопереживал отцу, разочаровавшемуся в сыне. Но поклялся, что не подхватит отцовскую эстафету и не оттолкнет своего ребенка. Все-таки он, Ричард, сделан из другого теста. Его дочь вольна любить все, что душе угодно, включая сетки и мячи вместо струн и клавиш.
Разумом он все это понимал, но ее совсем немузыкальные пристрастия создавали между ними ощутимое отчуждение. У них в полном смысле не было общих точек соприкосновения: она пропадала на спортивном поле или корте, он — в репетиционной или на сцене. То время, которое ему приходилось тратить на занятия и выступления, не позволяло ему подолгу бывать дома, а когда он там все-таки появлялся, ему было трудно наладить с дочерью отношения. Он всегда ее любил, но они никогда не были близки.
А потом они с Кариной разошлись. Карина активно переманивала Грейс на свою сторону, рассказывая обо всех многочисленных прегрешениях Ричарда. Он ненавидел Карину за это, обвинял ее в том, что она присвоила любовь его единственной дочери, и грозился рассказать свою версию событий. Но, по правде говоря, Карине не нужна была кампания по очернению Ричарда, чтобы заручиться любовью и преданностью Грейс. Они и так уже принадлежали Карине. Так что тыканье пальцем в вонючую груду мусора на Карининой стороне улицы не помогло бы ему подчистить свою.
За снимком с выпускного Грейс прячется свадебная фотография Ричарда и Карины. Съезжая с квартиры, он едва ее не оставил, а потом, когда ему понадобилась рамка для портрета дочери-выпускницы, чуть не выбросил в мусорное ведро. На этой фотографии они с Кариной держатся за руки и улыбаются, молодые и влюбленные, уверенные в том, что у них все получится. Ничего вокруг не замечают. Ричард думает о том, как далеко они оказались от той жизни, о которой он мечтал на этой фотографии, о том, что́ Карина у него украла, о втором шансе обрести несбыточное счастье, и в нем змеится дикая злоба, сворачиваясь клубком в темной пустоте желудка. Если бы Ричард мог пользоваться руками, вытащил бы это спрятанное свадебное фото из рамки и разорвал на мелкие кусочки.
Ему надо чем-нибудь заняться, отвлечься от бездонной тоски и гнева, поселившихся в самом его чреве, от мучительных мыслей, стервятниками кружащих в голове. Он не может пользоваться компьютером, пока Билл не прикрепит головную мышь, светоотражающую точечную «мишень», которая клеится на кончик носа. Да, можно пойти традиционным путем и тыкать в клавиши ручкой, зажатой между зубами, или большим пальцем ноги, как он делал до появления у него головной мыши, но ему что-то не хочется.
Он подумывает, не посмотреть ли ему телевизор. Пульт приклеен к паркетному полу скотчем, так что он может нажать кнопку «Включить» большим пальцем ноги. Как только телевизор и кабельное заработают, надо тем же способом нажать кнопку голосового управления и произнести: «Пятый канал». Он мог посмотреть Си-эн-эн, Пи-би-эс или какой-нибудь фильм, но уж слишком это пассивное времяпрепровождение.
Ему хочется побегать, поорать, поплакать, по чему-нибудь врезать, что-нибудь сломать или кого-то убить. Вместо этого он сидит на диване, немощный, дышащий с трудом, вперившись мутным взглядом в свое жалкое отражение на глянцевом черном экране телевизора. Он пытается представить себе ту жизнь, которую прожил бы, если бы не встретил Карину, имел бы еще сорок лет в запасе, не был бы вынужден по два часа сидеть в одиночестве без рук, не заболел бы БАС. Он смотрит, не отводя глаз, и ждет, а его дыхание тем временем постепенно выравнивается. В голове долгое время не появляется ни одной связной мысли.
Засыпая, он видит на экране телевизора себя, исполняющего прелюдии Дебюсси.
Ричард просыпается от легкого стука: в замок двери вставляют ключ. Бросает взгляд на левое запястье, чтобы понять, сколько сейчас времени, — стойкая и бессмысленная привычка. Он уже шесть месяцев не носит часы, с тех самых пор, как пальцы на правой руке стали слишком слабыми и неуклюжими, чтобы справиться с защелкой браслета. В тот момент, когда дверь открывается, Ричард выискивает глазами табло на кабельной приставке: ровно 9:00. Билл, как всегда, пунктуален.
— Доброе!
Он врывается в квартиру Ричарда, насвистывая незнакомую бодрую песенку и позвякивая металлическим кольцом с ключами, точно бубном. Щелчок выключателя — и кухня с гостиной озаряются светом. Ричард щурится от этой атаки на органы чувств. Помощник убирает что-то в холодильник, ставит на столешницу экопакет с продуктами, снимает шапку и вешает пальто на барный табурет. Билл — воплощенное движение и чистая энергия, диаметральная противоположность молчаливой пассивности, в которую вторгся. Он проходит мимо Ричарда и поднимает шторы на окнах.
— Да будет свет! — провозглашает он наигранно, театрально, и это повторяется каждое утро. — Тебя можно поздравить с облегчением?
— Пока нет.
Билл улыбается и направляется в кухню. Ричарду не понять, как такой ответ может послужить поводом для радости, даже если принять во внимание, что чувство юмора Билла частенько выходит за рамки приличий. Ричард подозревает, что его, скорее всего, неправильно поняли, и хочет это уточнить, но Билл уже вынимает из стоящей на столешнице сумки маленький белый пузырек.
— Это решит проблему.
Зная, что завтрак с гарниром из слабительного не первый пункт в его утреннем меню, Ричард стоит и ждет свой рилутек. Билл кладет пилюлю Ричарду в рот, аккуратно подносит к его губам стакан с водой и, пока пациент глотает, внимательно смотрит ему в глаза, готовый среагировать, если что-то пойдет не так. Ричард с легкостью проглатывает лекарство, после чего следует за Биллом в главную спальню.
Он не стесняется собственной наготы перед Биллом. Те крохи скромности, которые у него еще оставались, стерлись в пыль после первой совместной недели с помощником. Билл чего только не повидал. Он ухаживал за своим партнером, у которого в 1989 году диагностировали ВИЧ, потом полноценный СПИД, саркому Капоши и
