и одинаковые по всей длине, как у Буратино.
Семинаристы перекочевали в кабинет. Их беспокоила судьба товарища.
Поле и Буратино стали налаживать аппарат, чтобы сделать электрокардиограмму. Аппарат не налаживался. Видимо, сломался в дороге, а может, был сломан изначально.
Копец, мастер на все руки, пытался обнаружить и устранить неисправность. Семинаристы не теряли времени даром, заигрывали с девушками, и кто-то даже принес водки и бутерброд с колбасой. Девушки включились в игру, в вечное брожение. Они смеялись к месту и не к месту, отбрасывали нескромные руки. И все было бы так славно, если бы не Козел, лежащий на топчане с лицом серым, как застиранная тряпка. Он как-то разрушал общий строй, вводил в него тревожную ноту, ее хотелось выкинуть из партитуры.
– Козлик, вставай! – позвал благополучный Дима.
Козел не ответил. Смотрел в потолок. Ему как-то стало все равно: загружает он собой или нет. Он устал от боли, от нехватки воздуха. И ему хотелось только одного: беспрепятственно вдохнуть всей грудью. Все остальное ему было безразлично. Аппарат так и не удалось запустить.
– Больной, вы согласны ехать в больницу? – спросила Буратино.
– А что вы спрашиваете? Разве не ясно? – с легкой ненавистью заметила Настя.
– Человек сам выбирает: жить ему или нет, – философски изрекла Буратино.
– Он выбирает, если стоит на подоконнике десятого этажа. А если он вызвал врача, значит, он уже выбрал.
– Ну, пожалуйста, – самолюбиво согласилась Буратино. – Я же ничего не говорю.
Ближайшая больница находилась в городе Троицке. Врач Леонидова – не Буратино, а другая, немолодая и решительная, – смотрела ленту электрокардиограммы.
– Изменений нет, – сказала она себе и, присев на край лежака, стала слушать Козла через трубочку.
– Дышите глубже, – велела она.
– Не могу. Больно.
– Где больно?
– Везде.
Врач надавила на его живот железными пальцами. Козел испугался: она нажмет еще раз, из него выйдет весь воздух, и он умрет. Козел напряг живот, сопротивляясь пальцам.
– Ясно.
Леонидова поднялась и вышла.
Козел остался лежать вне времени и пространства. Боль, хулиганящая в нем, смещала все представления о времени. Каждая минута растягивалась в вечность. Через несколько вечностей пришла косенькая медсестра и взяла кровь из пальца. Потом вернулась Леонидова и привезла с собой молодого, заспанного, в белом халате. Значит, была ночь.
– Высокие лейкоциты и живот как доска, – сказала Леонидова.
Молодой подошел к Козлу и нажал на его голый живот. Козел напрягся и не пустил пальцы.
Молодой смотрел на Козла. Они были примерно ровесники.
– У меня нет аппендицита, – сказал Козел.
– Вам его вырезали?
– Нет. Не вырезали.
– Откуда же вы знаете, что его нет?
– У меня болит не живот, а спина.
– Аппендицит может болеть где угодно. Это зависит от расположения отростка.
– Да что вы так боитесь? – упрекнула Леонидова. – Дадим вам наркоз. Ничего не почувствуете.
Леонидова и Молодой рассуждали примерно одинаково: если аппендицита не окажется, отрежут здоровый аппендикс. Профилактически. Потом зашьют. И все дела. Ни с кем ничего не случится. А если оставят больного до утра, аппендикс лопнет. Перитонит. Врачебная ошибка.
– У меня не болит живот, – повторил Козел.
– Дессимуляция, – сформулировала Леонидова.
Козел догадался: дессимуляция – это симуляция наоборот. Так же как деградация, обратное развитие. Значит, он пытается выглядеть здоровым. Но он не пытается. С ним что-то происходит. Надо искать.
Он хотел сказать, что надо искать, но его замкнуло на букве «н», и он не мог сдвинуться с места. Молодой посмотрел на его мученическую гримасу и сказал:
– Надо его немножко успокоить.
Пришла медсестра. Сделала укол.
Время стало тягучим и липким, будто плывешь в сиропе. Боль осталась, как воспоминание о боли. Можно было думать о чем-то еще, кроме нее.
Козел думал о том, что его сейчас переложат на каталку и повезут вперед ногами. И это будет его последняя дорога.
Про Настю он не вспомнил. Да и при чем тут Настя? Не надо ему ничего: ни любви, ни славы. Только быть живым.
Козел увидел перед собой личико младшего сына. В углах рта – точки. Бог закончил эту линию, полюбовался и поставил точки с обеих сторон. Личико было смешным, как смешно все маленькое: котенок, щенок, жеребенок. У них нет другой защиты. Природа как защиту дает им очарование беспомощности. Козел смотрел на сына и смеялся от счастья, тихо, одним дыханием. А мальчик, наблюдая за папашей, тоже начинал смеяться – так же без звука, одним дыханием. Они смеялись лицо в лицо. Два счастья. Или одно счастье, состоящее из двух половин.
А у старшего почему-то вспомнилась рука – бледная, с подвернутым большим пальцем, как куриная лапа. И когда они шли вместе, старший вкладывал лапу в его ладонь. И тогда Козел чувствовал, как он нужен ребенку. Необходим. А сейчас его зарежут. И жене останется пять тысяч долга. Он женился на ней. Ничего не дал. Вытолкнул на холод. И умер.
Пришла еще одна медсестра, а может, та же самая. Принесла миску с бритвенными принадлежностями.
– Будем бриться, – ласково сказала она.
Козел понял: его готовят к операции.
– Я сам, – попросил он.
– Ну как хотите, – согласилась медсестра.
– Выйдите, пожалуйста, – потребовал Козел. – Я стесняюсь.
Сестра пожала плечиками и вышла. С этими артистами все не как у людей. С простыми людьми легче работать.
Козел сел. Спустил ноги. Послушал себя, вернее свою боль. Боль была наглая, валила обратно. И голова тяжелая. Хотелось ее уложить. Но Козел знал: если он ляжет – придут и зарежут. Он встал. Закрепил себя в вертикальном положении. Потом сделал шаг. Другой. Вышел из помещения и оказался в коридоре, крашенном тусклой краской. Какие-то люди двигались, сновали. Его никто не остановил. Козел вышел на улицу, в раннюю весну. В ветер. В рассвет. Он пошел куда-то в поля и овраги, в глубину своей страны.
Вышел в незнакомую деревню. Парень в шлеме – полуночный ковбой – заводил свой мотоцикл.
– Отвези меня в Москву, – попросил Козел.
Полуночный ковбой собирался к парку имени Горького на тусовку. Оттуда они начинали свой пробег. Москва – это по дороге.
– Садись, – согласился Ковбой.
Козел сел и положил ему голову на спину. Ковбой услышал запах водки, подумал: «Нажрался». Но этот запах был ему семейно знаком и не мешал.
Ковбой нажал на педаль. Мотоцикл взревел и дернулся.
Козел почему-то решил, что он на коне и конь встал на дыбы и понес не вперед, а вверх. Пересек голубое пространство атмосферы и через озоновую дыру вышел в космос. А там – чернота. Козел никогда не видел такой сплошной черноты. Когда закрываешь глаза, то под веками
