не черно, а все-таки серо. Свет проникает сквозь веки. А здесь какая-то особая, сплошная, бархатная чернота. Она называется НИЧЕГО. Вот это и есть небытие – догадался Козел. НИ-ЧЕ-ГО.
Ковбой почувствовал, что Ханурик заваливается на сторону. Он остановил мотоцикл, обернулся, увидел струйку крови, идущую из угла рта. От водки кровь не течет. Он это знал точно.
Ковбой снял с себя шарф и ремень. Связал одно с другим. Потом закинул Ханурику за спину и связал узлом у себя на груди.
Ехать было неудобно. Приходилось двигаться со скоростью двадцать километров в час. Теперь уже ни на какую тусовку не поспеть. Жалко, конечно. Никто не знает, что такое лететь всем вместе по пустой ночной дороге. Молча. Мрачно. Скорость и ты сам сливаетесь в одно.
Но и Ханурика тоже жалко. Ковбой и курицу на дороге никогда не собьет. А тут целый человек.
Козел открыл глаза. Он ехал вперед ногами по длинному коридору. Козел испугался, что попал обратно в троицкую больницу, но стены были другие. И врач незнакомый, толстый, как булочник. Он шел рядом и смотрел на Козла.
– Что со мной? – спросил Козел.
– Много будете знать, скоро состаритесь. А вы ведь этого не хотите?
Но Козлу надо было знать. Тогда он вытащит себя за волосы, как Мюнхаузен из любого болота. А неведение его пугает. Он не может в потемках. Ему страшно.
– Скажите… – попросил Козел.
– Инфаркт легкого.
– А почему это бывает?
– Тромбик оторвался, – пояснил врач, – в легкое попал. Ваше счастье. Мог и в сердце. И в мозг.
– Его надо вырезать?
Козел боялся операции.
– Ничего не надо вырезать. Неподвижность и уколы через четыре часа.
Козла привезли в палату и сгрузили на кровать.
Палата была на двоих, но соседняя койка пустовала, была застелена аккуратно, без складочки, как в показательной казарме.
Пришла медсестра, сделала укол – тот самый, который рассосет тромб. Врач сказал: тромбик. Значит, маленький, как гречишное зернышко. И значит, инфаркт маленький. Поэтому его не распознали троицкие врачи.
Козел вернулся мыслями в Троицк. Сейчас бы Леонидова закончила дежурство и писала историю болезни, вернее, смерти Козлова Василия Петровича. А сам Василий Петрович, бывший Козел, лежал бы в морге с клеенчатой биркой на ноге.
На вскрытии выяснилось бы, что у него не было аппендицита, а был маленький инфаркт легкого, который во время операции превратился в обширный и привел к летальному исходу. На пятиминутке, или на летучке – как там у врачей называется. – Молодого бы укоряли: «Ну как же так?» А он бы ответил: «Во всяком производстве бывает брак. Три процента брака – это допустимая норма».
Козел попал бы в три процента брака.
– Больной виноват, – добавила бы Леонидова. – Он дессимулировал.
И виноват бы оказался Козел. Сам виноват в своей смерти. А теперь он виноват в своей жизни. Не поддался обстоятельствам. ПРОБИЛ в жизнь свое тело. Так же, как на киностудии ПРОБИЛ свою душу. И теперь он будет жить и снимать, что хочет и как хочет. И заработает. И отдаст долги. И увидит мир.
Но почему, почему так долго пришлось доказывать «козлам» и потратить на это половину жизни?
Почему надо ПРОБИВАТЬ свою душу и тело, оставляя мясо на заборе? Почему нельзя жить просто? Просто жить.
Козел закрыл глаза. Под веками было серо. Не черно, а серо. Значит, он засыпал.
Девушку звали Лидия. Но ей не нравилось это имя. Слишком деревенское. Она придумала себе имя Лика – так звали невесту Антона Павловича Чехова.
Чехов мурыжил Лику несколько лет, а в результате женился на Ольге Книппер. Почему? Потому что Ольга была артистка, а Лика – никто. Раба любви.
После Чехова Лика крутила роман с писателем Потапенко, но он тоже промурыжил и не женился. Вывод: надо быть личностью, тогда ты сама будешь выбирать и отбраковывать.
Сегодняшняя Лика решила стать киноактрисой. Она подала документы во ВГИК (Институт кинематографии), но ее не приняли. Не хватило данных – ни внешних, ни внутренних.
Лика решила переждать год и поступать еще раз. А за этот пустой год хорошо подготовиться, а именно: красиво двигаться и укрупниться как личность. А главное – блат. Было такое слово. Сейчас оно почти исчезло.
Блат – это значит иметь знакомство в приемной комиссии. А откуда у Лики такие знакомства? Мама – портниха, работает в ателье. Папы нет и не было никогда. Кому она нужна, беспородная Лика? Единственный козырь – молодость.
Лике семнадцать лет. Некоторые старички любят молодость. Но старичок нужен не простой, а статусный, желательно знаменитый, который мог бы замолвить слово в приемной комиссии. Артист, например, или кинорежиссер. Можно известный писатель, такой как Константин Симонов или Шолохов. Тогда они были еще живы и здоровы. Но Шолохов, говорят, пьяница. А Константин Симонов – равнодушный, устал от славы. Ему ни до чего. Он свое отлюбил.
У Лики был ухажер Ванька Дьяченко, с четвертого этажа. Но это не считается. Ваньке двадцать лет, учится в физкультурном институте, на плавании.
Однажды они с Ликой пошли летом на пруд, и Ванька переплыл этот пруд туда и обратно. Потом вылез и предстал, как скульптура Аполлона. Трусы у него были белые, мокрые. Они подробно облепили все стыдные места, Лика далее зажмурилась. Но все же успела заметить, что человек слеплен красиво и даже стыдные места нисколько не стыдные.
Ванька был ее ухажер, но Лика не считала себя его девушкой. Слишком прост. Слишком беден. И никаких перспектив. Кем он будет в дальнейшем? Тренер? Учитель физкультуры? И о чем с ним говорить? И что это за жизнь? Нет. Лика будет актриса. Ее будут узнавать на улицах. Ее портреты будут продавать в газетных киосках. Вот это жизнь…
Лика встала утром, сделала себе яичницу. Нечаянно перепутала банку с солью с банкой сахара. Яичница получилась сладкой. Ну да ладно.
Лика стала собирать передачу для бабушки. Бабушка жила в доме престарелых. Ее надо было подкармливать, поскольку персонал объедал стариков. Старики часто оставались голодными. Лика думала: «Как не стыдно»? А вот не стыдно. В дом престарелых сдавали лишних, никому не нужных, отживших свою жизнь, но задержавшихся на этом свете.
Бабушка Лики не была лишней, но ее хватил инсульт. Раньше это называлось «апоплексический удар».
В результате удара человек оказывается парализованным, лежачим. И ничего не сделаешь. Надо обеспечивать жизнедеятельность, а некому. Мама в восемь утра уходила на работу, возвращалась в шесть.
Лика могла бы дежурить возле бабушки,
